Добровольно проданная

— Доброе, — отвечаю и запихиваю в себя йогурт, совершенно не чувствуя вкуса. Я готова сделать все что угодно, лишь бы он не смотрел на меня так. А Константин смотрит, и я кожей чувствую его пронзительный взгляд,

— Как ты себя чувствуешь?

Выдыхаю и поднимаю голову.

— Хорошо, спасибо.

Глаза у него сегодня иные. Вроде такие же холодные, но с неким блеском, смотрит на меня, словно трогает взглядом. Так откровенно и пошло. Или, может, мне только так кажется. Вновь утыкаюсь в тарелку и беру себе еще блинчик с творогом. Хочется крикнуть «хватит», потому что он все смотрит и смотрит на меня, улавливая каждое движение.

— Что ты любишь? — вдруг спрашивает он.

— В каком смысле?

— За завтраком ты очень мало ешь, больше — для приличия. Делаю вывод, что тебе не нравится еда.

— Мне все нравится, Я просто мало ем, — отвечаю ему.

— И лгать ты не умеешь. Вообще. Да и не нужно больше лгать! Искренность — это достоинство. Посмотри на меня, — уже требовательно просит он.

— Я просто не могу есть, когда на меня так пристально смотрят, — говорю правду, как он того и требует.

— Ты просто очень сексуально ешь и губки облизываешь, — выдает Адамади, а я краснею. — Прекрати смущаться. Ты прекрасна. Мне нравится на тебя смотреть. День должен начинаться с прекрасного, — произносит он, а я замираю. — И краснеешь ты тоже красиво. — Я улыбаюсь, становится легче и немного отпускает. Он впервые говорит мне что-то подобное. Прячу улыбку, но губы предательски растягиваются сами. — Можешь спокойно кушать, я удалюсь, — он поднимается, останавливается позади меня, наклоняется и глубоко вдыхает запах моих волос, и это тоже стало какой-то его традицией. — Хорошего дня.

— Можно я навещу маму? Ей вчера сделали операцию, — тихо объясняю.

— Конечно, — просто отвечает он. — Только вместе с Артемом.

— Да, я помню, — киваю, и Константин удаляется.

Наверное, нужно отпускать себя и расслабляться. Принимать все, что он делает легче. Адамади прав: если все принимать как должное, то это не больно, и я сейчас не только про секс. Мне еще долго здесь жить…

Прохожу а клинику с замиранием сердца. Я еще не знаю, как прошла операция, но надеюсь, что все хорошо, поскольку мне бы уже сообщили. Здороваюсь с девушкой, которая сидит на входе в отделение, улыбаюсь, а вот медсестра смотрит на меня, бегая глазами.

— Я к Уманской. Или к ней еще нельзя?

— Ммм, — мнется девушка. — Я не знаю, поговорите с хирургом, — предлагает она, указывая на кабинет.

— Хорошо, — киваю, а у самой сердце сбивается с ритма.

Стучу в кабинет хирурга и обтираю потные ладошки о брюки. Так, наверное, и должно быть — сначала нужно поговорить с доктором, узнать, как все прошло. Но по телу растекается дурное ощущение тревоги, и внутри что-то сжимается,

— Войдите! — отзывается доктор.

«Боже, боже, боже», — повторяю про себя и вхожу в просторный светлый кабинет. За столом сидит мужчина лет сорока пяти и что-то печатает, глядя в монитор.

— Садитесь, — он указывает на кресло. — Вы дочь Уманской?

— Да, я хотела бы узнать, как прошла операция, — спрашиваю и сжимаю ручку сумки, повторяя про себя, что все хорошо.

— Она сейчас в коме, — так спокойно произносит он, продолжая печатать, а у меня земля уходит из- под ног.

— Что?! — вскрикиваю и зажимаю рот рукой. В глазах темнеет, кажется, еще немного и потеряю сознание. Я мало понимаю в медицине. Но четко уверена, что кома — это очень плохо!

— Черт, извините, ночь была тяжёлая. Я не с того начал, — доктор встает с места, подходит к подоконнику, берет оттуда стакан и наливает мне воды из графина. — Операция была тяжёлая, мы ввели вашу мать в искусственную кому, — поясняет он мне и вручает стакан. А я ничего не понимаю, отпиваю воды, но истерика все равно рвётся из горла. — Успокойтесь, мы выведем ее из комы. Так пока необходимо. Так лучше переносится терапия после сложной операции.

Замираю, прекращая рыдать, выпиваю всю воду и смотрю на мужчину с надеждой.

— То есть все будет хорошо?

— Ну, как доктор, я не могу дать стопроцентных гарантий на жизнь. Никому, даже вам, — вдруг выдает он. А я мотаю головой, отказываясь понимать этого человека. — Черт! — мужчина трет лицо. — Это юмор такой медицинский, не всем понятный и циничный, — устало усмехается он. — Я уже вторые сутки не сплю. — Простите, несу всякую чушь. Все будет хорошо.

Мне разрешили навестить маму в реанимации, всего пять минут, чтобы взглянуть на нее, И там, на высокой больничной койке, подключённый к аппаратам, с перебинтованной головой и с большой трубкой во рту, в которую вкачивают кислород, лежал кто угодно, только не моя мамочка, Моя мамочка красивая, добродушная женщина, с персиковой кожей и веснушками. Моя мама всегда теплая и полна жизни. Это она всегда говорила мне, что все будет хорошо, и давала силы, А сейчас она кажется бледной, постаревшей и вмиг похудевшей женщиной, Я невесомо касаюсь ее чуть теплых пальцев, глубоко дышу, хватая стерильный воздух. Хочется сползти по стеночке на пол и сидеть здесь, раскачиваясь из стороны в сторону, пока ей не станет лучше.