Добровольно проданная

— Играть роль отца моего ребенка? — выгибаю брови, еще не понимая, знает ли он о беременности, и по глазам вижу, что знает. Кивает, переводя взгляд на мой живот.

— Зачем Адамади это нужно? — не стесняюсь в вопросах.

— Он не простой человек, — уклончиво отвечает Артем и отводит взгляд.

Я ничего не понимаю. Не нужен ему ребенок? Не рассчитывал он на такую обузу? Так зачем держать меня в этой золотой клетке? Но объяснений я тоже не достойна. Сама виновата, нужно было быть серьезнее, а не летать на крыльях любви. Дура.

— Я к маме хочу, отвези меня, — прошу его и встаю с дивана. Натягиваю на себя пальто, шарф, шапку и выхожу из квартиры…

Поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь возле родной квартиры. Можно было собраться с силами, прийти в себя, придумать очередную ложь и лишь потом идти к маме. Но я не хочу. Не хочу больше лжи. Хочу к мамочке. Набираю в легкие больше кислорода и нажимаю на звонок. Сжимаю шарф, комкая в руках, и дышу глубже, слыша ее шаги в коридоре. Щелчок замка, дверь распахивается, а я стараюсь улыбнуться и сдержать слезы.

— Мамочка, — произношу на выдохе и стою, как неродная, дожидаясь приглашения.

— Сонечка, — улыбается в ответ мама и широко распахивает двери. Делаю пару шагов, вдыхаю запах родного дома, и глаза жгут подступающие слезы. Отворачиваюсь, снимаю пальто, шапку, шарф, оставаясь в теплом костюме. Быстро моргаю, разворачиваюсь и кидаюсь к маме на шею. Обнимаю крепко, стараясь не выпускать наружу проклятые слезы. — Сонечка, ты чего не предупредила, что приедешь, я бы блинчиков твоих любимых напекла. А где твои вещи?

— Мам, сделай чаю с травами. А варенье осталось?

— Вишневое? Конечно, для тебя берегу. Что-то случилось? — отстраняет меня от себя и заглядывает в глаза.

— Случилось, — киваю. — Но все хорошо, — добавляю, чтобы она не волновалась. — Сделай чаю, я так не умею, как ты. Я все расскажу…

Мама кивает и идет на кухню. А я прохожусь по комнатам, осматривая все; кажется, меня здесь тысячу лет не было. Захожу в свою комнату, тут все по-прежнему: книжки, мягкие игрушки, моя одежда в шкафах. Духи дешёвые на тумбе, косметика, безделушки, браслетики, сережки, бижутерия. Теперь у меня есть много дорогих украшений, только они не радуют; холодные камни и металл, хоть и дорогие. На мне только подвеска в виде шарика с камушками, подаренная Константином на Новый год. Выглядываю в окно и смотрю на машину, возле которой стоит Артем и разговаривает по телефону. Он теперь надолго со мной. Интересно, когда Адамади надоест вот эта опека, он отпустит меня окончательно?

Задвигаю шторы и иду к маме. Сажусь за стол, поправляю клеенчатую скатерть с вишенками, подпираю подбородок и смотрю, как мама суетится, наливает варенье в вазочку, доставая печенье. Так хорошо видеть ее здоровую, бодрую, суетящуюся на кухне. Это все того стоило. И мой ребенок тоже того стоил. Потому что я вдруг осознаю, что, несмотря ни на что, Адамади мне дал гораздо больше, чем взял. Отобрал надежду на совместное будущее, но оставил часть себя. Нашего ребенка. Все правильно, любовь нужно перенаправить и любить не человека, если он этого не хочет, а само чувство и то, что он дал.

Мама ставит передо мной горячую чашку ароматного чая и садится напротив. Молчит, дает мне время собраться. Пробую варенье, отпиваю чаю, немного обжигая язык. И все же без лжи не могу… Есть такие вещи, о которых лжешь, чтобы не ранить человека.

— Мама, я встретила человека, взрослого… очень взрослого, намного старше меня… — Мама замирает, сжимая ручку чашки, но слушает, не перебивая. — Он… — Господи, как это все трудно. — Операция, реабилитация, квартира — это все он.

— Квартира? — переспрашивает мама.

— Да, мы ничего не должны.

— Как? — растерянно спрашивает мама, бегая глазами по моему лицу.

— Просто послушай меня… Он… — мысли путаются. — Я не была ни на какой практике. Все это время я жила у него. Но я не бросила учебу!

— Он тебя… — мама не договаривает.

— Да, мам. Он меня… Все… — закрываю глаза. — Но он заботился обо мне и не причинил вреда.

— Подожди, это что же получается! — вскрикивает мама. — Ты отдалась какому-то старому извращенцу только ради меня?

— Он не старый и не извращенец. Я знала, на что шла. И сделала бы так еще тысячу раз ради тебя, мама. Я бы ни за что тебе об этом не рассказала бы. Просто не могу больше лгать… — голос сипнет и начинает дрожать.

— Соня! Зачем? Сонечка, ты же пошутила? — мотая головой, спрашивает мама, находясь в шоке.

— Нет, — мотаю головой. — Просто послушай меня, пожалуйста, — молю ее я. — Он хороший, он дал нам больше, чем забрал. Я какое-то время была с ним счастлива. Я влюбилась, мам… — Она начинает плакать, мотая головой, не принимая мои слова. — Мама, не плачь, пожалуйста, это не жертва, это осознанное решение, и я не жалею!