Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Но больше всего роптали на обер-прокурора за принуждение к Православию… самих православных. Одних возмущал проведенный им запрет показа спектаклей в Великий Пост. Других — противодействие упрощению процедуры развода. Семинаристов чрезвычайно раздражала политика принуждения их к посещению богослужений. То, что учащихся духовных учебных заведений приходится принуждать молиться, им, почему-то, странным не казалось. Секуляризующееся российское общество не принимало попыток К. Победоносцева подчинить себя диктату единой истины при помощи проповеди и предписаний, хотя вскорости придут те, кто надолго навяжет единую ложь расстрелами и партвзысканиями.

Впрочем, в церковности Победоносцева было нечто одностороннее. Любя Православие сентиментальным сердцем и защищая его взвешенным умом, Константин Петрович странным образом отказался отчужден от Духа — того главного, что строит Церковь. Он совершенно не понимал и не чувствовал православной мистики (хотя неплохо разбирался в мистике католической). В отличие от друзей — Ф. Достоевского и К. Леонтьева — он ни разу не посетил старцев Оптиной Пýстыни. Предание (возможно апокрифическое) передает фразу, якобы сказанную им праведному Иоанну Кронштадтскому: «Про вас говорят, что вы молебны служите, чудеса творите, смотрите, как бы вы плохо не кончили».

Несомненно, что лишь самодержавной волей Государя Николая II, навязанной и Синоду и обер-прокурору, состоялось прославление преподобного Серафима Саровского в 1903 году. К. Победоносцева вообще не слишком привлекали канонизации святых — вместо них он в эпоху своего могущества проводил церковно-общественные торжества, такие как празднование 900‐летия Крещения Руси в Киеве, в рамках которого был установлен знаменитый памятник Богдану Хмельницкому, или 500‐летие преставления преподобного Сергия Радонежского с грандиозным крестным ходом из Москвы к мощам Игумена Земли Русской.

Архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), гонимый обер-прокурором из столиц на дальние кафедры, счёл, всё же, необходимым откликнуться на отставку Константина Петровича таким письмом-панегириком: «Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить ваши жалкие бездарные критики. Напротив, вы поднимали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до вас администрации неведомые. Дело церковноприходских школ вы, таким образом, подняли и вынесли на своих плечах… Приближение духовной школы к духовным нуждам народа, к жизни Церкви… Вы подняли над грамотной Россией свет Божественной Библии, распространили слово Божие… на всех наречиях православных племен России и иных отдаленных стран… Вы убедили лучшего из покойных царей наших приказать строить православные храмы в православном их архитектурном благолепии, а не в безобразном виде еретических капищ…»

Те, кто общался с Константином Петровичем лично, находили его интереснейшим, энциклопедически образованным собеседником, отмечали доброту, милосердие, отзывчивость. Он был крупным благотворителем, тратившим десятки тысяч рублей на помощь ближним, помогал и протекцией и деньгами Достоевскому, Васнецовым, Чайковскому.

Однако знавшим Константина Петровича трудно было удержаться и от упреков. Почти единодушный приговор мемуаристов — творческое бесплодие, преобладание критики над созиданием. Этим он разочаровал единомышленников консерваторов и, если верить мемуарам графа С. Витте, даже самого Александра III, якобы сказавшего о своём былом учителе: «одною критикою жить нельзя, а надо идти вперёд, надо создавать».

К. Победоносцева часто называют «идеологом дворянских контрреформ», но это недоразумение — документы фиксируют, что, к удивлению союзников-консерваторов, таких как М. Н. Катков, он сопротивлялся реакционным начинаниям не менее яростно (хотя менее успешно), чем радикальным. Попытка усмирить крестьян с помощью дворянства представлялась ему нарушением надсословного характера русского самодержавия. Обер-прокурор был не согласен «с мыслью посредством дворян обуздать народ, забыв, что дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию».

Он вообще не верил ни в какую перемену государственных учреждений, новые законы казались ему пересаживанием музыкантов в крыловском «квартете»: «Зачем строить новое учреждение, когда старое учреждение потому только бессильно, что люди не делают в нём своего дела как следует».

Победоносцеву представлялись страшным грехом любые преобразования, не только либеральными. Любое проектирование будущего он считал головными беспочвенными мечтаниями, противоречащими жизни. Слово «жизнь» одно из самых частых в его лексиконе. Однако вот парадокс — это понятие трактуется им не как движение, активность, борьба, что более привычно для нашей эпохи, а напротив — как не возмущаемое страстями струение бытия. «Да тихое безмолвное житие поживем».