Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Один из первых символистов большевик Николай Минский писал: «Лишь одно отринуть чувство не могу / Лишь одну святыню в сердце берегу — / возмущенье миром, богом и судьбой, / ужас перед ближним, страх перед собой». Константин Бальмонт уподоблял мир и Россию тюрьме: «Нас томительно стиснули стены тюрьмы, / Нас железное давит кольцо, / И как духи чумы, как рождения тьмы, / Мы не видим друг друга в лицо!» Валерий Брюсов был ещё откровенней: «Я действительности нашей не вижу, я не знаю нашего века. Родину я ненавижу. Я люблю идеал человека». Андрей Белый проклинал Россию: «Роковая страна, ледяная, проклятая железной судьбой» и заклинал её: «исчезни в пространстве, исчезни». В стихах Александра Блока вообще нет слова «русский», а Россия у него всегда с эпитетами типа «нищая», с «серыми избами».

Образцово-показательный текст создала как раз накануне революции 1905 года самый озлобленный из символистов — Зинаида Гиппиус. Здесь вечная ненависть революционной интеллигенции к исторической России доведена просто до абсолюта.

Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко-тупое, всегда безобразное…
Рабское, хамское, гнойное, чёрное,
Изредка серое, в сером упорное,
Вечно лежачее, дьявольски косное,
Глупое, сохлое, сонное, злостное,
Трупно-холодное, жалко-ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное!
Но жалоб не надо;
что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем:
всё будет иначе.

Все эти революционные порывы в духовном аспекте опирались на темную оккультную мистику, интерес к всевозможным сектам, типа хлыстовства, и откровенный сатанизм. Истины нет, тем более церковной православной истины нет — провозглашали символисты. Будущий член Российской (Всесоюзной) коммунистической партии (большевиков) — РКП-ВКП(б) — Валерий Брюсов провозглашал:

Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.

И это было ещё по-Божески, Господь назывался хотя бы наравне с дьяволом. Фёдор Сологуб заходил дальше: «Отец мой, дьявол», — кощунственно молился он. Вся поэзия Блока — это какие-то бесконечные лешие, домовые, черти, колдуньи, пополам с мистикой иллюминатов и розенкрейцеров. На этом фоне респектабельно выглядел знаменитый филолог Вячеслав Иванов, который хотел оживить духовную жизнь России вакханалиями в честь древнегреческого бога Диониса.

Основной миф символизма, по сути — манихейский миф об одинокой человеческой душе, которая погружена в грязную омерзительную материю, вырваться из которой можно только через мистический прорыв к Вечной Женственности, через явление загадочной Прекрасной Дамы; это миф именно об интеллигенте, который погружен в омерзительную Россию, вырваться из которой возможно только через мистический прорыв к Революции.

С абсолютным восторгом символисты встретили революционные потрясения 1905 года. Вспомним, как Константин Бальмонт захлебывался от ненависти к русской монархии в омерзительном стихотворении: «Наш царь». Подавление этой революции было для них страшной трагедией.

Вызов Гумилёва

И вот эту «музыку революции» и осмелился прервать Николай Гумилёв. Вся его увлекательная биография была наполнена как неосознанным, так и совершенно сознательным сопротивлением интеллигентской революционности и русофобии, преодолением мистической и словесной мути символизма.

Будучи настоящим борцом, пассионарием, если воспользоваться термином его сына Льва Николаевича, Н. Гумилёв сумел увлечь за собой множество молодых поэтов и создал не только литературное направление, «акмеизм», давшее наряду с ним самим таких гигантов как А. Ахматова и О. Мандельштам, но и настоящую поэтическую школу, преодолевшую многие пороки символизма.

И лицо русской поэзии в ХХ веке, причём как антисоветской, так и советской, определялось этой гумилёвской школой многие десятилетия. Когда Георгий Иванов в эмиграции писал: «Я за войну, за интервенцию, я за царя хоть мертвеца, российскую интеллигенцию я презираю до конца», — он был учеником Гумилёва. И когда Эдуард Багрицкий писал: «Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед», — он тоже по мере сил подражал Гумилёву.

Н. Гумилёв был не только поэтом, он был ещё и системообразующим явлением в русской поэзии ХХ века. Её точкой опоры. И, конечно, сыграл бы в ней ещё большую роль, если бы его не убили.

Его жена, его земная и поэтическая супруга Анна Ахматова выразила трагедию русской культуры начала ХХ века в таких замечательных стихах, обращаясь к библейскому образу из 129 псалма — de profundis, из глубины.