Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

То повиснув на тонкой лозе,
То запрятавшись в листьях узорных,
В темной чаще живут шимпанзе
По соседству от города чёрных.

По утрам, услыхав с высоты

Протестантское пение в храме,
Как в большой барабан, в животы
Ударяют они кулаками.

А когда загорятся огни,

Внемля фразам вечерних приветствий,
Тоже парами бродят они,
Вместо тросточек выломав ветви.

Европеец один уверял,

Президентом за что-то обижен,
Что большой шимпанзе потерял
Путь назад средь окраинных хижин.

Он не струсил и, пёстрым платком

Скрыв стыдливо живот волосатый,
В президентский отправился дом,
Президент отлучился куда-то.

Там размахивал палкой своей,

Бил посуду, шатался, как пьяный,
И, неузнана целых пять дней,
Управляла страной обезьяна.

Однако если присмотреться внимательно, это стихотворение не расистское, а антиамериканское.

Обезьянами оказываются те африканцы, которые подражают американской моде на цилиндры, трости и дамские шляпы, которые играют в демократию — президента и министров. Гумилёв высмеивает экспорт в Африку либерального американизма: «адвокаты, доценты наук, пролетарии, пасторы, воры». Этот обезьяний американизм убивает настоящую душу Африки, где должны быть империи негусов, ашкеры, добродушная магия правителя Галла.

«Либерия» — это не расистское, не антиафриканское; это — антилиберальное и антизападническое стихотворение в защиту самобытности африканской цивилизации. Как и часто у Гумилёва оказавшееся пророческим — именно Либерия в ХХ веке продемонстрировала одну из самых стыдных моделей африканского пути развития — гражданские войны, коррупция, хаос, нищета…

Ну и ещё, конечно, это стихотворение антикоммунистическое и антиреволюционное. Самозванцы-шимпанзе, играющие в республику чёрных пролетариев — это большевики с их «пролеткультом». Сатира в данном случае довольно прозрачна.

И снова жуть от пророчеств Гумилёва. Стихотворение «Сахара».

И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зелёный и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.

Средиземное море засыпят они,

И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины.

И когда, наконец, корабли марсиан

У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара.

И в самом деле, столетие спустя Средиземное Море и Париж уже засыпало. И Москву тоже засыпало, правда, песком не из Сахары, а из Кызылкума.

Дело величавое войны

Гумилёв вернулся из Африки в сентябре 1913‐го, а в июле 1914‐го началась Первая мировая война, которую он встретил с большим патриотическим подъёмом и немедленно записался вольноопределяющимся в армию.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это, или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.

В конце сентября 1914 года Гумилёв был назначен в лейб-гвардии уланский полк, действовавший на не самом победоносном направлении, в Восточной Пруссии и Польше. Тем не менее и там было немало славных ратных дел — главной задачей кавалерии была разведка и обеспечение соприкосновения между собой пехотных частей. Кавалеристы были тем цементом, который скреплял русскую армию на бескрайних просторах, её глазами и ушами. В декабре 1914 года Гумилёв повышен до ефрейтора и удостоен первого Георгиевского креста за храбрость — за участие в рискованной разведке.