Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Александр Блок, который уже так увязал себя с советской властью, что деваться было некуда, воспринимал восхождение Николая Гумилёва крайне болезненно, хотя тот был с ним весьма уважителен, как с живым классиком. У начинающего сходить с ума революционного наркомана всё вокруг начинает окрашиваться в цвета «Заговора Гумилёва».

21 октября 1920 года, он пишет о вечере Союза поэтов, где выступал Осип Мандельштам: «Верховодит Гумилёв — довольно интересно и искусно. Акмеисты, чувствуется, в некотором заговоре, у них особое друг с другом обращение. Все под Гумилёвым»; «В феврале меня выгнали из Союза поэтов и выбрали председателем Гумилёва».

Некоторые интерпретаторы дневников Блока даже утверждали, что эта фраза об изгнании вытекает из предыдущей, о походах делегации во главе с Блоком в «губчека». Появилась теория, что Блок прямо донес в ЧК на Гумилёва. Это, конечно, домысел, но что скатывающийся в безумие Блок вышел на тропу войны с Гумилёвым — несомненно.

Он садится за статью против акмеизма и Гумилёва с названием «Без божества, без вдохновенья». В статье Блок последовательно пытался представить акмеизм не национальным и консервативным явлением русской литературы, каковым он в действительности был, а «заграничной штучкой». Заключительная часть статьи была воспринята многими почти как донос и призыв к разгрому акмеистов: «Если бы они все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну! Да нет, не захотят и не сумеют; они хотят быть знатными иностранцами, цеховыми и гильдейскими; во всяком случае, говорить с каждым и о каждом из них серьёзно можно будет лишь тогда, когда они оставят свои „цехи“, отрекутся от формализма… и станут самими собой».

Пройдет пятнадцать лет и требования «отречься от формализма» станут главными в сталинском культурном терроре против всех, кто не укладывался в рамки «социалистического реализма».

Статья Блока, впрочем, тогда не вышла. А 7 августа 1921 года, впавший перед смертью в помешательство, поэт разбил бюст Аполлона (со времен издания знаменитого журнала — своего рода символ акмеизма) и вскоре скончался, так и не выпущенный советской властью заграницу для лечения. К этому моменту Гумилёв уже был арестован. Мы не знаем, кому и какие ещё сигналы посылались в Москву из окружения Блока, но возникает стойкое ощущение, что борьба на поэтическом фронте сыграла гораздо большую роль в убийстве большевиками Гумилёва, чем крайне вялая информация о его участии в подпольной организации.

Политическое оживление в Петрограде наступило в марте 1921 года, когда начались сначала забастовки рабочих против доведшего до голодухи военного коммунизма, а затем на поддержку рабочих выступили краснофлотцы в Кронштадте. Гумилёв лично, переодевшись, ходил агитировать рабочих. Хотя он утверждал, что говорить с ними тяжело, но завод, на котором он выступал, забастовал и вышел на улицу. А в Кронштадте бунтовали те самые моряки, которым он раньше читал стихи про «портрет моего государя».

Несколько дней теплилась надежда, что, может быть, народная стихия сделает то, чего не сумели сделать «белые» армии — свергнет большевиков. Гумилёв сочинял какие-то политические прокламации и намеревался их распечатать, используя полученную от подпольщиков типографскую ленту.

Однако последовала стремительная и чрезвычайно кровавая расправа над кронштадтцами, возглавленная Л. Троцким и М. Тухачевским, а В. Ленин оперативно ввел в стране НЭП и дал русскому мужику немного подкормиться, разменяв экономические уступки на политическую власть большевиков. В Петрограде начались массовые зачистки чекистами неблагонадежных. Гумилёв понимал, что ему грозит смертельная опасность. Он делился с Ахматовой, что, если бы не ответственность за большую беззащитную семью, он бы ушел в Финляндию, но такой возможности не было.

Очень кстати пришлась возможность поехать на Юг, на Кавказ и в Крым под покровительством начальника морских сил Советской России адмирала А. Нёмитца. Там Гумилёв подружился с Сергеем Колбасьевым — поэтом, моряком, поклонником джаза и экзотики. Это он «капитан, водивший канонерки», из стихотворения «Мои читатели». С. Колбасьев предложил издать в военной типографии какой-нибудь сборник Гумилёва и тот быстро создал из не оконченного цикла «Географии в стихах» сборник «Шатёр», посвященный Африке. Это была последняя вышедшая при жизни его книга. «Огненный столп», вершину своей поэзии, он уже отпечатанным не увидел.