Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры

Но расцвет творчества Свиридова пришелся на эпоху русского этнического возрождения в СССР, «эпоху ВООПИиК» (Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, учреждено в 1965 г.). И он стал идеальным композитором фундаментальной эпохи русской пересборки, после того размалывания русского этнического начала в жерновах, которое мы пережили в первой половине ХХ века. Вот как он сам в «Записях» осмысляет свою эпоху.

«Так называемое время „Застоя“. Может быть, в области экономики, в общественно-политической сфере оно и было временем застоя. Но что касается духовной жизни, я бы этого не сказал. Напротив, 60–70‐е годы были очень интересными. Духовная жизнь в России ушла в глубину. Ничтожность деклараций и общественно-политических идей, высказанных скороспелым поколением „шестидесятников“, была осознана и мысль общества ушла в глубину, в поиски новых путей к истокам национальной культуры, национального сознания, национальною характера. Это сулило большие результаты, но, как видно, напугало.

Эпоха Брежневского консерватизма была не так уж плоха. Это была эпоха глубоких предчувствий. В ней вызревала большая национальная мысль, находившая себе сильное творческое выражение. Я имею в виду творчество Ф. Абрамова, В. Шукшина, плеяды поэтов: Н. Рубцова, А. Передреева, С. Куняева, А. Прасолова, Вл. Соколова, О. Чухонцева (ещё кто?), Викт. Астафьева, В. Белова, Ю. Бондарева, Е. Носова, В. Крупина, В. Распутина, русскую критику: В. Кожинова, М. Лобанова, В. Гусева и др. Деятельность этих людей невозможно сбросить со счетов.

Я уже не говорю о Солженицыне, чьи первые же сочинения были подобны ударам в болевые точки Русской жизни: государственный деспотизм, разорение Русской деревни.

Идея национального братства зародилась на полях сражений (но не в тылу, где террор ложного партинтернационализма господствовал над всей жизнью). Эта идея зародилась вопреки идее ложного партинтернационализма.

В нём вызрела национальная идея как сокровенная, как религиозная идея. В условиях адской жизни, где всё противостояло национальному сознанию — и государственно-партийные доктрины, и сама художественная среда, особенно музыкальная, в значительной мере сращенная с этими доктринами»[49].

Свиридов, несомненно, оказался самым национально сознательным среди русских композиторов. Будучи ярким представителем плеяды отечественных музыкальных гениев, он единственный развернуто выразил свои убеждения не только в музыке, но и в слове, содержащем глубочайшую мысль. И это логично, поскольку подлинной стихией Свиридова были хор, кантата, песня. То есть всю свою жизнь он одинаково плотно работал и со звуком, и со словом.

Опубликованные впервые в 2002 году усилиями племянника композитора, музыковеда А. С. Белоненко, записи Свиридова стали настоящим культурным шоком для целого поколения любящих русскую музыку. Язык Свиридова сочен и образен, характеристики снайперски точны, актуальны, порой — чрезвычайно з лы: Ельцин — «коммунист-расстрига»; Ахматова — «шахматная королева», составленная из осанки и высокомерия; у Пастернака словарь «подмосковного дачника»; Зощенко — «поэт зиновьевско-кировского Ленинграда». Особенно достается Маяковскому и его злому гению — «местечковой Лауре» Лиле Брик.

Причина неприязни Г. Свиридова к В. Маяковскому, кстати, была совершенно прозрачна. С одной стороны, Маяковский представлялся ему горлопаном-глашатаем разрушения всего русского, а, с другой, место Свиридова в советской музыкальной иерархии определялось, прежде всего, «Патетической ораторией» на слова Маяковского. Свиридов был административным пленником этого горлопана.

Впрочем, использовал он этот плен весьма изящно — из года в год на официальных концертах советские вожди аплодировали «Рассказу о бегстве генерала Врангеля», превращенному из сатиры в пронзительную поминальную молитву по белому вождю Белой России. «Ныне отпущаеши».

Трижды землю поцеловавши Трижды город перекрестил…

Для Свиридова культура — это не пространство личностного самовыражения, а служение национальному духу.

«Высшее искусство — это национальное искусство. В нём есть ко всему прочему, понятному всем, ещё главное, глубинное, почвенное, которое должно быть доступно уже не всем»[50].

Композитор с любовью и восторгом пишет о тех, кто для него является героями русской культуры — С. Есенине, А. Блоке, Н. Рубцове, писателях-деревенщиках. Но выносит приговор без обиняков, когда видит чужеродность, фальш, порчу, «микро-буржуазность». Последнее — его собственный термин из очень глубокой социологической классификации видов буржуазии, из которых советская микробуржуазия — самая злобная.

«Советская художественная, научная, (особенно научноаристократическая) и, частично, мелкогосударственная интеллигенция составляет слой микроскопической буржуазии (по своим покупательным возможностям).