Добрый доктор из Варшавы

Корчак больше не оборачивается назад, но Стефа еще раз бросает взгляд на красивое белое здание, в котором они прожили почти двадцать лет. На маленькое эркерное окно под самой крышей в комнате доктора, где каждый вечер он писал свои заметки, на большие окна, благодаря которым в доме было так много света. Как часто гости говорили ей, что здание больше похоже на особняк какого-то важного пана, чем на детский дом.

– Здесь и живут важные паны, – всегда отвечала им Стефа.

Они молча идут по Крохмальной, вдыхая стылый воздух, неслышно ступая по мокрым булыжникам.

У входа в гетто на улице Хлодной дети тихо ждут, пока проверяют документы. Они разглядывают ворота из проволочной сетки высотой десять футов, немецких охранников, сверкающие битые стекла поверх стен, уходящих далеко в разные стороны. Немецкий охранник в длинной застегнутой шинели, обтягивающей его толстое тело, обходит повозку с картофелем и заглядывает под брезент. Он приказывает Генрику сойти с телеги и приказывает охраннику помоложе увести лошадь.

Корчак бросается к толстяку.

– В чем дело? У нас разрешение провезти провизию внутрь. – Он показывает охраннику бумаги, но тот пожимает плечами:

– Разрешение отменено.

Толстяк отворачивается. Дети уже проходят в ворота, но Корчак не может уйти просто так, смирившись с грабежом. Он в ярости. Неужели охранник не понимает, что украл еду у детей? Какая же черная душа у этого человека.

Одетый в военную форму Корчак расправляет плечи и кричит, как заправский польский майор:

– Я доложу начальству о вашем бесчестном поступке!

Но немецкий охранник непробиваем, он лишь отмахивается:

– Ну давай, попробуй сходи в гестапо, если хочешь.

* * *

Выйти из гетто оказывается несложно, в конце концов, это район, а не тюрьма. И на следующий день с утра пораньше Корчак отправляется на тенистую улицу Шуха, в здание бывшего министерства религии и образования, куда переехало руководство гестапо. Сейчас по бокам центрального входа с ровными прямоугольными колоннами стоят красно-белые будки с вооруженной охраной.

Корчаку приходилось слышать об ужасах, творящихся в гестапо. Холодок страха не оставляет его, когда он дерзко проходит по двору четким военным шагом и его армейские ботинки звонко стучат по мраморным плитам. Он требует встречи с уполномоченным по делам гетто.

С ним обращаются вежливо, проводят в кабинет и оставляют ждать. На столе рядом с телефоном и лампой аккуратно расставлены в ряд документы. На вешалке висит офицерская фуражка с эмблемой из черепа и двух похожих на рога костей. Справа у стены Корчак видит застекленный книжный шкаф. Но тут же замечает, что вместо книг на полках разложены железные наручники, тупоконечные молотки и металлические кастеты.

Входит офицер гестапо в коричневой форме. Корчак использует все свое красноречие и официальным, но весьма категоричным тоном объясняет, что конфискованный картофель нужно немедленно вернуть детям.

– Вы прекрасно говорите по-немецки, майор, – приветливо говорит офицер. Он окидывает взглядом мундир польского офицера и прищуривает глаза при виде потертой каймы на манжетах.

– Спасибо. Я год проучился в Берлине в медицинском институте и с тех пор испытываю огромное уважение к немецким врачам, к их гуманным и эффективным методам лечения.

– Да, конечно. Но я не понимаю, почему вы, майор, так переживаете за евреев, почему вас вообще приставили к этим еврейским сиротам.

Офицер быстро просматривает бумаги Корчака. Внезапно лицо его наливается кровью. Он вскакивает, отшвырнув стул, лицо перекошено от ненависти.

– Здесь написано, что ты еврей. Как же ты смеешь выдавать себя за польского офицера? Где твоя повязка?

Корчак тоже встает и отвечает дерзко и агрессивно:

– Человеческие законы могут меняться, но есть высшие законы, они вечны.

Разъяренный офицер хватает Корчака за ворот, срывает с него офицерские погоны и начинает бить по голове. Корчак падает на пол, и офицер пинает его сапогом в живот, в ребра, в спину, только тогда гнев гестаповца наконец утихает.

– Вы будете помещены в тюрьму Павяк за несоблюдение правил гигиены и нарушение карантина еврейской общины.

Он быстро пишет записку и небрежно бросает ее Корчаку.

– А вот квитанция на вашу картошку.

Корчака, истекающего кровью, почти без сознания, запихивают в черный фургон и везут назад в гетто. Вытаскивают из машины перед приземистым зданием с рядами зарешеченных окон, тюрьмой Павяк.

Корчак не приходит в ужас при виде тюрьмы. Как противник царизма он попадал сюда дважды. При царском режиме за небольшие деньги у охранников здесь можно было купить еду, получить еще одно одеяло и даже книги для учебы. Но сейчас, когда Корчак, прихрамывая, спускается вниз, идет по подземному переходу сквозь поднятые железные решетки и оказывается в коридоре, где разносятся душераздирающие крики, он начинает понимать, что Павяк при нацистах гораздо страшнее.

Глава 10 Львов, сентябрь 1939 года