Добрый мир

женщинам приготовиться ко сну, он вышел на крыльцо покурить. И тут

только узнал, что вышло из его нечаянного «хода». Людмила в одной ночной

рубашке появилась перед ним, быстро обняла и возбужденно зашептала:

— Потащила спать куклу твою. Рядом со своей Клавкой на матрасик

положила. Побегу... Завтра ничего не замечай, ладно?

Сережа постоял в позе «замри» и потом осторожно, словно боясь кого-

то спугнуть, сел на ступеньку. «Спокойно, мужики»,— попытался он

сосредоточиться. Но бесполезно. Новость не желала перевариваться

философически. В голову, будто синица в открытое окно, легкомысленно

влетела строчка из детского стишка, и изгнать ее оттуда не было никаких сил:

«Слава, слава комару, побе-ди-те-лю! Слава, слава комару...»

Ночью он до деталей восстановил в памяти происшествие с куклой и

попытался понять: что подействовало? Припомнил свой тон, слова. Он что,

«укорял»? Или «слегка журил»? Что это вообще была за педагогика? Ничего

выдающегося в своих действиях он не увидел. Сергей представил себе, как

этот маленький дичок тащит — именно тащит, боязливо оглядываясь на

дверь,— несчастную куклу на заповедное ложе своей редковолосой Клавдии.

Потом вспомнил возбуждение Людмилы. Вкус победы был сладок. «Странно

до чего,— думал он,— радуюсь, как щенок. Ведь ничего еще не ясно. А такое

чувство, как будто меня вкусной костью наградили... Кто у нас педагог? Она

или я?»

На следующее утро он, понятно, ничего не заметил. Завтракали

поздно. Была суббота, и в школу Сергею нужно было только к третьему уроку.

За чаем он достал из портфеля поурочные планы, методичку, пролистал то и

другое и вдруг пристально посмотрел на племянницу.

— Слушай, Оля,— так же, как вчера, серьезно и немножко рассеянно

сказал он.— Тебе ведь пять лет, верно? Тебе ведь скоро в школу? А ты,

наверное, там еще ни разу не была? А, Люда? — повернулся он к сестре.—

Ведь не была? И даже не знает, как учат детей? Вот ничего себе! Как же я

раньше не подумал!

Он встал, прошелся по кухне и сыграл чуть уверенней. Но сохраняя тот

же серьезный тон: — Нет, ты посмотри: ребенку уже пять лет! Целых пять

лет! А он еще ни разу не видел, как учат детей! Вот что, девочки:

собирайтесь-ка. В школу. Да-да, прямо сейчас. Это надо же, как это я упустил?

Давайте, одевайтесь...

Сережа взял со стола папиросы и быстро вышел на крыльцо. Чтобы не

переиграть и дать им время договориться.

Эта экскурсия, по его мысли, должна была состояться давно, сразу

после их приезда. Но до сих пор она была невозможна. По ритуалу, любая

прогулка должна была организовываться только Людмилой. И по этому же

ритуалу, ей еще нужно было договориться: «...и пусть дядя Сережа с нами

пойдет, ладно?» Сейчас он впервые попытался взять инициативу на себя. И

ему это милостиво позволили.

Тот, кто позволил, независимо шествовал по ту сторону Людмилы, и

Сережа давал ему вводную информацию:

— Только видишь ли, Люда, на перемене очень шумно. Много-много

больших и маленьких ребятишек со страшной скоростью бегают по

большому-большому коридору и громко-громко кричат. Так ты, Люда, не

бойся. Это так школа устроена. Оленьке, конечно, не будет страшно: там такие

же ребятишки, только побольше. А ты лицо строгое сделай и смотри на них

серьезно, они с тобой даже здороваться будут.

Сережа зря боялся. Коридор был полупуст. Теплый солнечный день

выманил всю самую энергичную братию во двор. Возле его кабинета стояли

только две девочки, дежурные. Они поздоровались, слегка засмущавшись, но

тотчас, как это умеют деревенские девчонки, осмелели и взяли в оборот

маленькую гостью: «А ты к нам учиться, да? А тебя как зовут? А ты

племянница нашего Сергея Юрьевича, да?..» Сергей Юрьевич открыл

кабинет, велел дежурным усадить гостей за свободный стол и ушел к

директору договориться о присутствии на уроке посторонних.

Это был урок физики в шестом классе. С этого года Сергей впервые

преподавал у шестиклассников, и для него эти уроки были самыми трудными.

Со старшеклассниками он чувствовал себя куда увереннее. А здесь — самое

начало, где и физики-то еще не было видно, а темы уроков как бы продолжали

природоведение из начальной школы. Нужно было следить за доступностью

языка, нужно было все время подогревать интерес к новому предмету, нужно

было, наконец, чтобы к нему привыкли: в этой школе, кроме трудовика,

преподавали одни женщины. Но учитель труда не в счет: он был не в классе, а

в мастерской.

С самого начала урока Сергей с досадой ощутил, что он «двоится». Он

опрашивал ребят по домашнему заданию и чувствовал, что ведет себя

неестественно, голос стал деревянным и не в меру «педагогическим»; не

было раскованности, и весь он — жестами, позой, голосом,— чувствовал, был

обращен не к классу, а к последнему столу центрального ряда, откуда на него

смотрели растерянные глаза старшей сестры и боязливо подглядывали

серенькие острые глазки племянницы. Объясняя новый материал, он так и

не справился со своей раздвоенностью и к концу урока сильно устал. Так

устал, что неизвестно, кто больше обрадовался перемене — его жаждавшая

движения паства или он сам, изрядно потерзанный, с прилипшей к спине

рубашкой пастырь.