Добрый мир

моряка Анджея Урбанчика. Потом достал военный билет и паспорт. Когда

Коля оделся и вынес в коридор свою поклажу, он объявил наконец Люсе и

Алешке смысл своих двадцатиминутных маневров.

— Эй, крокодил, иди сюда,— позвал он

Алешку.

Тот неуверенной походкой вышел из кухни и остановился возле

вешалки.

— Держи краба, Николаич,— протянул ему

Коля руку.

Алешка подержал.

— Мне надо уехать,— озабоченным голосом

сказал Коля.— Мама потом тебе расскажет.

Да я и сам к тебе на службу заскочу.— Он

помолчал. И чуть громче добавил: — Я пока буду у тети Маши.

Алешка кивнул и обернулся в сторону кухни. Там было тихо.

Коля откашлялся, прочищая горло, и чистым, чуть высоковатым

голосом еще громче сказал:

—

Салют работникам советской торговли!

На «салют» ему не ответили, и он быстро вышел за дверь. Выходя из

подъезда, он уже негромко, почти про себя, продекламировал маленький

отрывок из знаменитого стихотворения: «Темницы рухнут — и свобода вас

примет радостно у входа...» И лег на боевой курс.

Он шел со своими вещичками по городу, иногда останавливаясь,

иногда перекладывая из руки в руку портфель и чемодан, и настороженно

прислушивался к себе. Душа не рыдала. Из всех осознанных желаний самым

стойким было — побыстрее добраться до места. Но он упорно не садился в

автобус.

Мария встретила его без лишних вопросов. Забегала, закрутилась,

стала доставать чистый комплект белья, хотя было еще вовсе не так поздно;

потащила в кухню ужинать. Анечка смущенно улыбалась и тоже ничего не

спрашивала. К дяде Коле она никогда и ничего, кроме глубокого уважения и

какой-то робкой любви, не испытывала.

В кухне Мария достала из шкафа бутыль с рябиновой настойкой, и

они выпили. После второй стопки Коля неожиданно опьянел. Опьянел

настолько, что снова сам себе удивился.

— Все, Машенька,— порывисто вздыхая, сказал он сестре.— Финита

ля комедия.

— Ну и правильно, ну и правильно,— зачастила Мария, не давая брату

слишком распе-реживаться,— ты и так уже на себя не похож, зеленый весь. В

конце концов, самое главное в жизни — здоровье.

— Вы, дядя Коля, насовсем ушли? — сильно покраснев, спросила

Анечка.

— Не твое дело! — строго глянула на нее мать.— Может, насовсем, а

может, проучит как следует — и... Иди-ка, моя милая, к себе! Ну-ка, живо!

Анечка не ушла. Коля, как сквозь пелену, посмотрел на родных своих

сестру и племянницу и попросился спать.

Он заснул как провалился. Словно умер на одну ночь. Назавтра все

происшедшее с ним вечером в понедельник воспринималось им как событие,

происшедшее по меньшей мере три дня назад.

5

Во вторник утром Коля пришел на работу раньше обычного: навыка

точно рассчитывать время на дорогу из нового своего дома еще не было.

Попив чаю и послушав, о чем говорят друзья-коллеги, он взял дефектоскоп и

ушел в цех «светить» сварные швы на рубашке охлаждения шестого реактора,

которым уже с неделю занималась служба механика. Он пробыл с механиками

почти до самого обеда: работал, смотрел, как работают другие, ходил в

курилку. И вернулся бы к ним после обеда, если бы шеф не остановил этот

произвол.

— Батаев, вы где были? — удивленно спросил Александр Андреевич

Колю, когда тот появился в лаборатории.

— Премию зарабатывал,— хмуро ответил Коля.— На шестом

реакторе швы светил.

— Как? — удивился Александр Андреевич.— Разве я записывал вам

эту работу в журнал заданий?

— Но вы же вчера говорили, что эта работа на нас висит?

— Верно. Но только после сдачи реактора службой механика...

— В таком случае, я не понял,— сказал Коля.

Александр Андреевич внимательно посмотрел на него и заметил, что

полдня потрачено им впустую: в любом случае эту работу придется делать

заново.

Коля пожал плечами и пошел обедать в буфет. Идти с Янкевичем в

столовую он отказался, сославшись на отсутствие достаточно выраженного

аппетита.

После обеда Виктор Семенович его не тревожил: он молча делал

свою работу, и единственное слово, которое Коля услышал от него за

несколько часов, было «покедова», сказанное в пять.

Путь к дому после работы Коля начал в том же направлении, что и

всегда. Но, не доходя метров двести до Алешкиного садика, он свернул в

переулок и вышел на параллельную улицу. И только там сел в автобус.

Марии еще не было. Анечка накрыла на стол и посидела с ним, пока

он ел.

Для добрых и хороших детей у Коли всегда было припасено два-три

участливых вопроса и столько же нехитрых шуток.

— Ну как, Анюта, жизнь протекает? — голосом усталого доброго дяди

осведомился он.

— Лучше всех,— бойко ответила Анечка и едва заметно покраснела.

— Мальчики-жиганчики не обижают? — улыбнулся Коля.

— Наши мальчики уже большие,— Анечка тоже улыбнулась и

поправила волосы.

Коля посмотрел на ее длинные пальцы с коротко обрезанными, но

ухоженными ногтями, на светлые, вьющиеся, как у Марии, волосы и вдруг

смутился. Племянница вовсе не была похожа на ребенка.

— Тебе, Анюта, годков-то сколько? — неуклюже спросил он.

— Ой, дядя Коля, вечно вы со своими шутками! Будто не знаете...

шестнадцать! Через три недели будет.

— Ага, шишнадцать. Ты прямо совсем уже молодая женщина.

— Ну дядя Коля! — Анечка опять очень мило покраснела и вдруг,