Добрый мир

подбросило? Она что, такой ценный работник?

Виктор Семенович уже прекрасно ориентировался, когда Колю можно

было вытащить на разговор.

— Наверное, ценный,— пожимал плеча

ми Коля.— Она у меня женщина инициативная.— Он подмигивал

Янкевичу и хмыкал, чтобы изгнать из своего тона даже малейшие нотки

гордости. Мало ли что тот мог подумать.

— Это как — инициативная? Работает, что ли, хорошо?

— Да, наверное, неплохо... У них ведь как: на счетах щелкает,

бумагами шелестит — вот тебе и товаровед. Что прикажут, то и сделает. А

Люси приказывать не надо. У нее у самой спрашивают. И в шахматы она,

кстати, играет.

— А при чем здесь шахматы? — не понимал Янкевич.— С

начальством, что ли, играет?

Колю такая простота коробила. Он терпеливо объяснял Янкевичу, что

если женщина играет в шахматы, значит, мозги у нее слегка отличаются от

прочих женских; ведь шахматы — игра мужская.

— Она что, спортсменка? — еще больше запутывался Янкевич.

— Да нет, просто котелок хорошо варит,— раздражался Коля.— Вот

сядет с нашим Калашниковым играть — и надерет его, не доводя дело до

эндшпиля. За то и ценят.

— Ну ты так бы и сказал: мол, умная баба.

— А я и говорю — в шахматы играет,— смеялся Коля. И рассказывал

что-нибудь еще.

— Вот ты, Семеныч, когда в магазине на чай индийский наткнешься

— так это ее работа. Она часов в девять вечера прямо из дома куда-нибудь в

Зугдиди позвонит — и на вагончик чая их раскрутит, в обмен на орешки

кедровые. Понятно? Или мясо откуда-нибудь из Тувы тонн двести добудет. Я

не знаю, как это у них там делается; знаю только, что она прямо из дому такие

вещи частенько обтяпывает. Ну и держится за нее начальство, ежу понятно.

—

Ты смотри! — удивлялся Янкевич.— А я

думал, им что пришлют, тем они и торгуют.

А там, оказывается, тоже крутиться надо! Везде

надо крутиться!.. Я ее, между прочим, видел с

тобой. Я таких баб боюсь. Уж больно красивая.

Прямо Алла Ларионова.

Коля рассказал Янкевичу даже то, что его жена занимается

ритмической гимнастикой.

— Ну да, понятно,— кивал головой Виктор

Семенович.— Я так и понял, она у тебя баба

современная!

И он снова лез куда не следовало:

— Ну а чего все-таки вас мир не берет?

Ты ведь тоже мужик на уровне: книг вон море

перечитал, в институте учился. Да и так о тебе

послушаешь, что мужики говорят...

Первое время Колю такие вопросы сотрясали. «Откуда он это берет?

— сатанел Коля.— Неужели моя семейная жизнь написана у меня на лбу?!

Или опять — «мужики говорят»?» Его поражала проницательность чужих

глаз, и временами он ненавидел своих коллег-соратников, этих болтунов,

шахматистов да чаехлебов. Но сатанинские настроения проходили. К тому же,

он заметил, делиться с Янкевичем было безболезненно: нахальное

любопытство того было в высшей степени бескорыстным и ничего кроме

какого-то детского удивления перед незнакомой жизнью за ним не таилось.

Странным Коле казалось только то, что некоторые люди до седых волос

умудряются протащить в себе такие вот любопытные качества и ничего с

ними возраст не делает. Сидит себе такой переросток за дефектоскопом

ДУ-66, считает импульсы, болтает ножками — и шпарит считалоч-ку:

На златом крыльце сидели: Чита, Рита, Джан, Тарзан Да их маленький

пацан. Да Янкевич-лаборан...

4

Люся пришла домой в двадцать сорок две, усталая и раздраженная.

Алешка промышлял на кухне чем бог послал: на столе перед ним стояла банка

сгущенки, кусок булки и два-три кружка копченой колбасы. Коля с закрытыми

глазами лежал на своем любимом месте. По телевизору гоняли шайбу. Люся

молча переоделась, отругала Алешку за потоп в ванной, выгнала его

переодеться и загремела кастрюлями. Колю никто не трогал.

Минуты через две он услышал из кухни возмущенный Люсин голос и

громкий шлепок. Заплакал Алешка. Коля вскочил с дивана, на несколько

секунд замер и словно нехотя двинулся в кухню.

— Бока не болят?! — встретила его Люся дрожащим от едва

сдерживаемого гнева голосом.

— Иди в свою комнату,— спокойно сказал Коля Алешке. Он взял сына

за руку и вывел его из кухни. И снова вернулся.

— Ну неужели трудно было хотя бы картошку поставить?! — Люсин

голос набирал силу. Коля слушал.

— Да я разобью наконец этот чертов телевизор! Ты посмотри... Этот

по уши мокрый, голодный как щенок... Ну неужели трудно было накормить

ребенка! Я же не гуляла, в конце концов!

— Это мне неизвестно,— раздельно сказал Коля. Он помолчал, в упор

глядя на жену, и спокойно спросил: — Дальше что?

— Дальше? — тяжело дыша, переспросила Люся.— Дальше?! — И

окончательно сорвалась: — А дальше видеть тебя тошно! — крикнула она.—

Ты посмотри на себя, на кого ты стал похож: перевернется на свой диван — и

только видели его! Не надоело? И это вечное недовольство! Я уже видеть не

могу... То там кривая ухмылка, то там губы надует! И хоть бы палец о палец!

И кого из себя строит, чем недоволен?! Не могу больше!!

— Так-так,— приговаривал Коля,— так-так...— и ждал спасительного

расслабления. Когда слова полетят мимо, не задевая, когда станет на душе

пусто и безразлично и можно будет отмочить какой-нибудь фокус — отбить

чечетку, пропеть «гоп-ца-дри-ца-ца», послать воздушный поцелуй и