Добрый мир

они делают ровно столько, сколько необходимо. А платят им — за

квалификацию.

— Да вы ж ни черта не работаете! — не соглашался с Колиным

объяснением Янкевич.— Половину вас разогнать — и ничего ведь не

изменится!

— Нас,— поправлял его Коля.

— Ну да, нас,— соглашался Виктор Семенович. И добавлял: — А то

ведь скиснуть с такой работой можно...

— Так идите грузчиком работать,— подначивал его Коля.

Янкевич не находил весомого контрдовода и отставал.

Он любил обо всем порассуждать: о политике, о спорте, о

современных нравах — ив этом смысле в лаборатории он пришелся ко двору:

поговорить у них любили. Рассуждения его были хотя и простоваты, но

нештампованны, это отмечали все. Коле очень нравилось слушать некоторые

его выкладки, касающиеся самых глобальных вещей: состояния мировой

экономики, например. Или проблем школьной реформы в стране. Коля

вспоминал тогда Пикейных Жилетиков из «Золотого теленка» и про себя

посмеивался. Но слушал все же внимательно. Меньше нравилось ему, когда

Виктор Семенович вдруг выходил на короткую дистанцию и начинал что-

нибудь выспрашивать о его, Колиной, жизни.

— Я бы тебя где-нибудь на улице встретил — ни за что бы не подумал,

что ты из рабочих,— подкрадывался он к Коле.— Ты скорее на кандидата наук

смахиваешь. Хотя сейчас черта с два поймешь. Ты ведь, кажется, в институте

учился?

— Учился,— нехотя соглашался Коля.— Давно и неправда.

— Ну и чего, бросил, что ли?

— Да.— Коля, давая понять, что разговор ему не нравится, отвечал

односложно. Но Янкевич не был бы Янкевичем, если б умел быстро отстать.

— Не понравилось что-то? — с невинной физиономией продолжал он

допрос.

Грубить ему не хотелось. Коля вообще был человеком негрубым. Он,

как мог, объяснял Янкевичу, что не все поступки в жизни человека точны и

оправданны. Бывает, делают что-то сдуру, просто так. Как он в свое время. В

свое время половина его одноклассников двинула в институт легкой

промышленности — и он вместе со всеми. Кому — понравилось, а ему в

конце второго курса скучно стало. Да и немецкий замучил...

— Так ты никуда конкретно не хотел? — удивлялся Виктор

Семенович.

— Нет,— отвечал Коля.

Янкевич возбуждался до неприличия.

— От черт вас всех возьми! — делал он

полтора оборота вокруг себя.— Закормили вас,

что ли?! Я об своего шалопая голову разбил: ну чего, говорю, Юрка,

душа желает?

чего делать будешь: в матросы пойдешь, в пожарники? В учителя,

говорю, или инженеры?

Молчит как сукин сын! Рожу тупую сделает и

плечами жмет: отстань, мол, папаша, дай пожить спокойно. Я говорю:

планы, дескать, какие есть? мечта какая-никакая? Куда там!

Зиму после десятого в хоккей погонял — их,

лоботрясов, в порту якобы такелажниками

устроили — ив армию. Сейчас в мае вернется — ас умом, без ума ли —

черт его душу

знает. До чего квелый народец пошел! Среднестатистический, в душу

его...

Янкевич мог выматериться. Коля после его темпераментных наскоков

и сам возбуждался.

— Ну а вы, вы-то сами мечту «какую-никакую» имели? — ехидно

спрашивал он.

Янкевич истово махал рукой и приходил в себя. Мечта у него,

оказывается, была. Рядом с Колей работал и жил несбывшийся полярный

летчик; однажды он в этом признался. Если бы в молодости он не обморозил

на ногах пальцы,— Коля знал, что на левой ноге Виктора Семеновича не было

мизинца и безымянного,— он сейчас орлом парил бы над ними, болванами, в

небесах и был бы самым счастливым человеком.

О том, что он, Коля, не такой уж болван, он Янкевичу не сказал. Был в

его жизни момент, десять лет назад, в Петропавловске, когда все у него могло

пойти по-другому. Тогда ему предлагали остаться на флоте сверхсрочно. Если

бы он тогда согласился, то ходил бы мичманом на своей посудине — и

неизвестно, кого бы Янкевич называл болваном... Коля служил на военном

гидррграфическом корабле Тихоокеанского флота, и не было в те времена для

него земель незнаемых, от солнечной Индонезии до хмурых сопок Камчатки.

Он не остался. Сильно хотелось домой. Они с Санькой все же были

сухопутными сибиряками.

Затевать с Янкевичем детские разговоры про моряков да летчиков у

Коли никогда не появлялось желания.

А досужих возмущений насчет «шалопаев» Коля не принимал. По его

мнению, чтобы дети чего-то хотели, ими нужно было заниматься.

Не сгорать на работе до состояния обугленной головешки — а

заниматься детьми. Он, например, уже прекрасно знает, кто у них в доме

настоящий моряк. У кого есть шестнадцать кораблей, две бескозырки и

тридцать три книжки про море.

— Фашистский линкор слева по борту!

Главный калибр: огонь! Ту-ду-ду-у...

В ванной шло нешуточное сражение. Иногда отсутствие в доме мамы

было для Алешки маленьким праздником.

По телевизору шла уже эстрадная программа. Коля вполглаза смотрел.

Пышнощекий коротконогий мужчина что-то заунывно тянул про трудную

любовь.

Любопытство Янкевича было особенно несносным, когда он лез с

вопросами о Люсе.

— Вот ты, Коль, говоришь, что она у тебя

женщина на все сто; а чего вас тогда мир не

берет?

Янкевичу хотелось знать все, и Коля был сам виноват в этом. Иной

раз, в добром расположении духа, он бывал непростительно болтлив.

— Помнишь, ты говорил, что она хоте

ла уйти из торговли, а начальство ей оклад