Добрый мир

стеной. «Убь-ю-у!» — холодея от отчаяния, кричит Коля.

—

Убь-ю-у-у!!

На крик из ванной прибежал Алешка. Коля уже сидел на диване.

— Ты че, пап? — испуганно спросил Алешка.

— Я ниче, а ты че? — Коля, полуулыбаясь, пристально смотрел на

сына, стараясь понять, отчего тот прибежал.— Я что-то кричал? — спросил он

после короткой заминки.

— Да... Громко очень.

— Это я голос тренировал,— пояснил Коля.— У нас на заводе кружок

такой есть, самодеятельность называется. Там поют, пляшут и разучивают

сказки. А потом на сцене их показывают. Я там Кащеем буду.

— А-а,— протянул Алешка.— Как по телевизору, да?

— Лучше,— сказал Коля.— Иди, тренируй свою водолазную команду.

Я больше не буду.

— А этот Кащей...— начал было Алешка. Но отец его прервал:

—

Иди, иди. Потом расскажу.

Алешка постоял и ушел.

Коля взглянул на часы. Он спал всего пятнадцать минут. Ему вдруг

пришло в голову, что так можно и рехнуться. Он выругался про себя и пошел

в ванную. Надо было умыться.

Вернувшись в комнату, Коля включил телевизор и снова лег.

Показывали сельскохозяйственный репортаж из Узбекистана: голые

коричневые поля, красные трактора, синее небо. На переднем плане с

корреспондентом беседовал маленький, слегка обросший человечек в

тюбетейке. Снова вставать и переключаться на другой канал не было сил.

Коля пробормотал человечку: «Здорово, Семеныч» — и стал слушать про

хлопок. Но, не послушав и минуты, он вдруг переключился на Янкевича.

Сказать, что Виктор Семенович был ему другом, Коля не мог бы.

Откуда-то с давних времен — не то со школы, не то с флота — у него

сохранилась четкая шкала представлений о характере отношений: «друг» —

«приятель» — «знакомый». Кто был у него приятелем, Коля знал точно:

Андрей Вострецов. По крайней мере, до недавнего времени. Еще, возможно,

два-три человека из лаборатории. С друзьями было сложнее. Последний из

них, Саня Курченко, затерялся где-то на Енисейском Севере четыре года

назад. Закончил Красноярский пединститут — и как в воду канул: или что

случилось, или заботы одолели. У Коли, как у многих отслуживших в

семидесятые годы ребят, был большой «дембельский» альбом, оформленный

по лучшим флотским стандартам. Кораблей, курильских видов и его самого

там было чуть больше половины. Остальное был Санька. На всех

фотографиях этот неподражаемый

клоун или улыбался, или строил рожи. Он приезжал из Красноярска

трижды; с первого же раза Люся дала ему кличку — «кореш». Так и называла:

«кореш Шурка». У Коли до сих пор о кореше Шурке болела душа. Более

близкого друга у него не было даже в детстве. И когда Коля слышал мудрые

житейские сентенции вроде той, что «старых друзей теряем, а новые не

заводятся», душа у него болезненно постанывала.

Янкевич, как считал Коля, не мог быть ему другом уже потому, что

был намного старше его. И все же, он чувствовал, этот маленький энергичный

человек все сильнее вторгался в его жизнь. Особенно в последнее время. В

этом был какой-то фокус. Иногда Янкевич просто раздражал Колю — своими

шуточками, своим любопытством, бог знает чем еще... малым ростом, в конце

концов. Но к нему же непонятным образом тянуло. Янкевич появился в

лаборатории около года назад. Человеком он был нездешним — переехал из

Якутии, из небольшого ленского городка. Там они с женой много лет работали

в аэропорту: она — кассиршей, он — авиационным техником. Кажется, он

жалел о переезде. По его словам, это вышло сдуру. Голубой мечтой его жены

было — «на старости лет пожить в приличном городе». Ее мечта сбылась. А

Виктор Семенович иногда искренне чертыхался: «Детей вырастил, а ума не

нажил! Нашел кого слушать: бабу...»

Что Колю удивило с первых же дней знакомства с Янкевичем — так

это необычайно ревностное отношение того к работе. Удивило это не одного

Колю. Их лаборатория считалась

на заводе «теплым местом». Не то чтобы все они были откровенными

лентяями, но, как говорится, на работе они особенно не надрывались.

Устроиться к ним было нелегко. Все лабораторские сошлись на том, что если

у Янкевича при поступлении на завод не было протеже, то кадровиков

наверняка очаровала его редкая специальность — авиационный техник; такого

редкостного технаря им просто неудобно было принимать слесарем или

аппаратчиком. Месяц за месяцем Виктор Семенович как одержимый

штурмовал должностные инструкции. Потом, как врукопашную, кидался на

самые разные типы анализов. У него было туговато с математикой — а

минимум знаний ее в их работе был необходим — так он буквально затерзал

Колю со школьными математическими учебниками.

Возможно, оттого, что Коля был официальным обучающим Янкевича,

отношения между ними со временем установились довольно близкие. Во

всяком случае, разговаривали они откровенно.

— Я сам всю жизнь с шилом в одном месте бегаю,— доверительно

сообщал Янкевич Коле,— так оттого, наверное, люблю степенных людей. Вот

ты мужик умный, спокойный; ты мне скажи: у вас здесь что, все так

работают?

— Как? — удивлялся Коля.

— Ну так: чаечки, шахматишки...

Колю слегка задевали такие наскоки. Он не считал, что их лаборатория

не справляется с возложенными на нее задачами. Он так и объяснял Янкевичу: