Добрым словом и револьвером

Затянувшись, я закрыл глаза. Горький дым папиросы казался бодрящим. Руки немного тряслись. Едва заметно. Не то от ночной прохлады, не то от болевого шока, не то от нервного напряжения. Шутка ли, я, кажется, семерых убил! Или восьмерых? Ранение получил. Едва жив остался! Но я ведь этого и хотел, когда писал прошение на имя государя? Чтобы вот именно так – вокруг бой и смерть! А я стою и как герой поливаю врага длинными очередями из «Мушкетона».

Сбылась мечта идиота!

Хотелось выпить чего-то крепкого, чтобы унять эту проклятую трясучку. А в голове лихорадочно скакали мысли, в попытках восстановить картину боя и разложить её по полочкам. Но получалось не очень. Настолько, что и сказать стыдно. Ведь управление ротой в бою я утратил сразу, как только отдал приказ об атаке. Это позор. Это не то, чему меня учили все эти годы. Командир подразделения воюет этим подразделением.

– Командир, вот… Возьмите! Глотните! – тихонько сказал Ибрагим, протягивая мне армейскую флягу.

Зачем мне вода? У меня такая же фляга сзади на разгрузке висит. Или это… не вода?

Я открутил колпачок и понюхал – это не водка, запах другой, но явно что-то крепкое.

Я поднял глаза и внимательно посмотрел на фельдфебеля. Он понимающе улыбнулся. Молча, одними глазами и кончиками губ.

– Вам же вроде это пить нельзя! – зачем-то сказал я, делая большой глоток. Во фляге оказался отменный бренди. Явно не французский коньяк – тот клопами воняет, а нечто более ароматное.

– Нельзя! Харам[114]! – легко согласился Ибрагим, с виноватой, как мне показалось, улыбкой. – Но иногда очень хочется! Хотя бы пару глотков! Аллах простит!

После второго глотка меня, что называется, отпустило. С благодарностью вернув фляжку фельдфебелю, я снова закурил, на этот раз наслаждаясь горьким дымом. В голове окончательно прояснилось. Теперь все мои ночные приключения уже не казались страшными.

Начали подходить офицеры-взводные со своими заместителями-унтерами (неформальными командирами). Каждый из них, подходя, козырял и делал короткий доклад. При этом солдаты перестали использовать обычное обращение «вашбродь», которое в их устах звучало ранее, как тонкое издевательство, а стали говорить «командир». И смотрели они сейчас на меня с уважением. Приняли, стало быть, в ряды… моей же роты! Видимо, до первого боя меня и за человека-то не считали. Лощеный франт из столицы. Смешной и бесполезный.

А в бою наблюдали. Кто мог. А потом рассказывали, давая оценки. И обсуждая – стоит ли признавать меня командиром или и дальше держать за декоративную собачку. Которую, если она начнет выделываться, можно и прирезать… нечаянно… на войне ведь разное случается…

– Командир, командир! – сквозь небольшую толпу офицеров и унтеров ко мне пробился молодой ефрейтор (племянник Ибрагима). – На третьей линии мы нашли нору, уходящую в сторону врага. Прошли по этому ходу – он через пятьдесят шагов расширился до трёх саженей в ширину и двух – в высоту! И через тысячу шагов вышли в какие-то каменные подвалы. Там были австрияки, но мы их перебили. Потом мы поднялись наверх по одной из лестниц и увидели огромный двор, окружённый высокими стенами. И там множество вражеских солдат и большие пушки. Моё отделение закрепилось наверху лестницы!

– А вот это очень интересно, дорогие товарищи! – радостно сказал я. – Похоже, что бойцы нашли потерну, ведущую непосредственно в форт! Собирайте бойцов – пока австрийцы не очухались, будем атаковать!

Глава 5. Рассказывает прапорщик лейб-гвардии бронекавалерийского Лихославльского полка Алексей Пешков

(Отрывки из романа Алексея Пешкова «Отец»)

Второй день мы движемся по дорогам Двуединой монархии, то бишь Австро-Венгрии в полном отрыве от своих войск, выполняя особый приказ генерала Рукавишникова. Мы – это отдельная разведывательная рота на броневиках «Медведь» и дивизион самоходных орудий «Песец». Командиром Особой тактической группы назначен штабс-капитан Ульянов. Нашей ОТГ приказано установить огневой контакта с кавалерийским корпусом генерала Данкля. Не вступая в ближний бой, всячески допекать вражеских кавалеристов, заставить их перейти к обороне.

Венгерские уланы атаковали нас из засады абсолютно внезапно – их кони до самого сигнала к нападению лежали в высоком густом подлеске. За ревом моторов наших броневиков их редкого всхрапывания было совсем не слышно.

Кто-то рассмеялся бы – кавалеристы против механизированной роты, с саблею – на броню! А кто-то восхитился бы безрассудной храбростью врага, написал бы позднее песню об их славном подвиге… Но ничего смешного или безрассудного здесь и в помине не было – венгерские уланы обрушились сверкающей сталью лавой не на ощетинившиеся пулемётами и пушками броневики, а на наш обоз. Тоже механизированнный, но всё-таки невооружённый и небронированный – в середине ротной колонны шли шестнадцать трёхтонных грузовиков «Захар», везущих боеприпасы и горючее, а также ремонтную мастерскую.