Добыча

– Он узнает, когда я вернусь и попрошусь на прежнюю работу.

– Я очень сомневаюсь, что он будет так пристально следить за резчиком по дереву. У него есть проблемы поважнее, если ты не заметил.

Этим разговором они вплотную подошли к измене. От осознания этого кружится голова.

– У Ост-Индской компании новый губернатор, – продолжает Дю Лез. – И я слышал, что у него рука потяжелее, чем у предшественника. Малейшая провокация, вроде этой истории с якобинским клубом и Рипо… – Дю Лез замолкает, ожидая, пока незнакомец пройдет мимо. Потом он делает шаг вперед, это великое, возвышающееся дерево человека, в тени которого Аббас спокойно ходил последние пять лет.

– Тебе не нужно решать сейчас, мой мальчик. Поживи с этой идеей несколько дней, а потом скажи мне.

Крепкое похлопывание по плечу, Дю Лез исчезает в толпе.

Аббас опускается на корточки между корнями баньяна. Наблюдает за проходящими мимо людьми. Вот ходулист, все еще в костюме, за вычетом ходулей – пытается сомкнуть рот вокруг целого пирожного. Лицо мужчины по-прежнему выкрашено белым, но тыльная сторона ладоней темно-коричневая, он не стал ее красить. (Эта нестыковка почему-то тревожит Аббаса.) Ребенок ковыряется в зубах стержнем птичьего пера, мать выбивает его из рук со словами: «Фу! Грязное, выбрось». За ними, на вершине стены, сидит ворона, в идеальной точке, откуда английский солдат мог бы прицелиться из винтовки и выстрелить ребенку в затылок.

Эта мысль шокирует его, как будто он пожелал насилия над ребенком; в безоблачном голубом небе нет никакого насилия, нет насилия и в матери, гладящей мальчика по затылку, продолжающей беззаботно гулять.

4

Дю Лез стоит на пляже в своем суконном пальто, завороженный Бенгальским заливом. Его взгляд следует за складками воды, разбивающимися о берег – головоломку из темных камней, отшлифованных приливом. Позади него Пондишери, город, испускающий пьянящий аромат великолепия с примесью небольшой усталости от того, что он из века в век так привлекателен для нынешних и будущих завоевателей. В этот ранний утренний час Пондишери испускает голубой вздох. Дю Лез чувствует его в воздухе. Он испытывает нечто похожее, хотя по большей части – ошеломлен.

Он едет домой.

* * *

Когда он впервые приехал сюда одиннадцать лет назад, Пондишери принадлежал Франции. Теперь же с каждого бастиона развевается английский флаг. Интересно, как выглядели воды залива, усеянные английскими фрегатами, под черным от минометного огня небом. Гид рассказал ему, что французы почти не сопротивлялись. На самом деле, сухо добавил он, единственное, что удалось удержать французскому гарнизону, – это цистерну эля, после которого они были слишком пьяны, чтобы даже сдаться как полагается.

Гид был вежлив, а его французский необычайно гладок. Он проехал с Дю Лезом два дня верхом и доставил его в гостиницу в Белом городе – выходящей к морю части города, которую забрали французские правители, оставив местным жителям Черный город. В рассказе гида не было ни малейшего намека на обиду или возмущение – мастерский спектакль. Он не забыл указать и на две достопримечательности, важные для людей, которых он сопровождал, – ближайшую церковь и французскую булочную через дорогу. Дю Лез обнаружил, что полюбил своего проводника, но тот принял деньги с отрывистой благодарностью и, не оглядываясь, уехал в Черный город.

* * *

Уже несколько дней Дю Лез ходит по улицам Белого города, который кажется ему и чужим, и знакомым: все углы и их порядок, фронтоны и колонны, серьезность архитектуры, смягченная оттенками бледно-розового, масляно-желтого, светло-голубого. Прошлой ночью он слушал влетающий в окно шум прилива и гадал, увидит ли он когда-нибудь Аббаса снова.

Достаточно ли он постарался, чтобы убедить мальчика? Объяснил ли он, насколько трудным будет путешествие без спутника и переводчика? Нет, большую часть своей силы убеждения он потратил на базарных торговцев, бегая вокруг и покупая подарки, которые хотел взять с собой в Руан. Он бы никогда не нашел в Европе таких тканей, переливчатых шелков, украшенных зеркальной вышивкой, пашминовых шалей светящихся тонов. Он представляет, как его сестра, Изабель, развернет сари из Канчипурама; возможно, она прищурится и спросит, все ли индийцы одеваются в цирковые цвета.

Блак бы знал, что делать с такими тканями – превратить их в роскошные жилеты и занавески или еще какие-нибудь интересные вещи. Но Блак, как он слышал, где-то в Австрии, если не умер. В Париж возвращаться слишком рискованно: в мастерской и квартире наверняка живут незнакомые люди.