Добыча

– И куда вы направляетесь? – спрашивает Берти.

До сих пор Рум никому не говорил, куда направляется. Он говорил о туманном будущем, которое состоит из путешествий и отдыха, будто весь мир принадлежит ему. Он не испытывал чувства, что мир принадлежит ему, с тех пор как ему исполнилось пять лет.

Может быть, дело в порто, но Рум вдруг решает сказать правду.

– В город во Франции под названием Руан.

Берти сосредоточенно жует. Рум продолжает.

– Я устраиваюсь на другую работу, бухгалтером в магазин игрушек.

– Магазин игрушек? – Берти морщит лоб. – Это далеко от Клеверпойнта.

– В этом возрасте я бы не отказался жить далеко.

Берти от души соглашается. Недавно овдовев, он направляется на юг Франции, где планирует пить мускат и спать с француженками, которые не против зрелых мужчин. Он их найдет, вместе с вирусом сифилиса, который прогрызет его мозг до самого основания и сведет в могилу к празднику Всех Святых.

– За жизнь вдалеке, – говорит Берти, поднимая бокал. Рум отвечает ему.

* * *

Вода блестит и плещется, раскачивая внутренности Рума. Лодка вздымается и проваливается. Он закрывает глаза, что только усиливает тошноту. Его рвет за борт, кишки сжимаются, как кулак, расслабляются, а потом еще сильнее сжимаются.

Опустошившись, он чувствует себя немного лучше. Помогает также похлопывание по внутреннему карману пиджака, которое напоминает, что у него есть конкретный пункт назначения. В конверте Ричарда лежит письмо от Жанны Дю Лез. Он читал его столько раз, что ему уже не нужно подсматривать, чтобы вспомнить наизусть последний абзац:

Наши плачущие куклы завоевали популярность, и бизнес продолжает расти, опережая наши прогнозы. Мы ожидаем, что в ближайшем будущем нам понадобится бухгалтер, и предпочли бы такого разумного человека, как вы, мистер Рум, с вашей разборчивостью и складом ума. Не уверена, что вы найдете здесь жилье столь же прекрасное, как в замке Клеверпойнт, но вы найдете нас двоих, которые будут относиться к вам как к равному.

Вот скалы Дувра, место, где родился маленький Круикшанк.

Раньше Рум всегда закатывал глаза, когда Феллоуз начинал говорить о своих любимых скалах. Но теперь он понимает: скалы поразительны, как и утверждал Феллоуз. Невозможно оторвать взгляд от этой потрясающей белой скалы, из мраморных складок которой проступают лица и складываются потом в другие формы.

Странно думать, что у Феллоуза есть дом кроме Клеверпойнта. И все же скалы соответствуют его характеру – непоколебимому, серьезному, высеченному из английского камня. В небе парит сокол. Рум представляет себе маленького Круикшанка в шортах, скачущего по зеленому полю. Он наконец-то понимает всю глубину тоски Феллоуза и почему тот не мог подобрать слов, чтобы сказать об этих скалах, этой сторожевой башне, о море.

Еще один день, еще одна гавань. Пока они стоят в Бассен-дю-Паради, Рум думает о том, как далеко он зашел. Речь не только о расстоянии, которое он преодолел за последние шесть дней, от Клеверпойнта до Кале, но и о том, что он преодолел за последние шестьдесят лет. Он пишет мысленную биографию, в которой есть такие строки: Он был необычен для человека своего времени. Он путешествовал больше, чем большинство. Он видел величайшие чудеса света. Он был: мальчиком, клерком, сепаем, управляющим. А теперь? Лодка приближается к причалу, где его не встречает никто – ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, и Руму приходит в голову – не в первый раз, но остро, как никогда, – что он поставил себя в опасное положение. Люди на пристани говорят на французском и фламандском, и все это – пудинг для его ушей. Он чувствует нарастание старой паники, когда сходит с трапа, крепко сжимая ручку своего маленького саквояжа. Паники, но и восхищения. Элегантный город не похож ни на один из виденных им в Англии. Здания и дома разной высоты, потрепанные временем, но величественные. Он присматривается к латунной табличке на причале, французские слова неразборчивы, кроме Roi… Louis XVIII … pied … 1792. Вероятно, именно здесь король впервые коснулся земли своей королевской ногой после возвращения из изгнания – Наполеон, оставленный гнить на Корсике. Рум вдыхает соленый воздух, как, должно быть, это сделал и король, и вливается в поток, направляющийся к таможне.

Лондон, Англия, 1859