Добыча

– Хочешь, я сама дам тебе чирик, я верну вам деньги за ваш ресторан, только, пожалуйста, дай мне спать, мне спать осталось четыре часа.

– Ты не дала мне кончить, сбежала куда-то. Не фига было со мной ложиться, коли не хочешь. Легла бы с ним. Чего ты с ним не легла?

– Я поняла, что у него ничего не получится.

– Ну, у меня-то получится!

– У тебя уже получилось.

– Тьфу ты чёрт, ты же не дала мне кончить. Ладно, хочешь, я приеду к тебе в Херсон и привезу тебе кожаные сапоги. Какие ты хочешь?

– Красные.

– Я тебе привезу красные. И ещё что-нибудь.

– И ещё зелёные.

– Я привезу и зелёные, и жёлтые.

– Ну за жёлтые сапожки ты можешь делать со мной всё, что захочешь.

– Ты кончил, наконец? – спросила она вскоре.

– Нет, ещё немного. Тебе разве не приятно?

– А ты не импотент?

– Какой я импотент, у меня дома семь баб!

– Я больше не могу, пусти меня, я пойду к себе.

– Зачем тебе к себе?

Она села на кровать.

– Где мои тапочки?

– Одень его.

– Я не хочу его, я хочу свои.

Потом она, не включая света, искала в предрассветной полутьме свои трусы.

– Где мои трусы? – спрашивала она. – Куда ты их дел?

– Одень его трусы, они в горошек, – заржал Пит.

Она села на Костикову кровать и заплакала.

– Что вы со мной сделали, со мной никогда ещё так.

– Ты же не девочка, лет двадцать пять тебе есть?

– Я привыкла сама отдаваться мужчинам.

– Никто ничего не узнает, чего ты.

– А он?

– А он больше не вернётся, он топиться побежал. С горя. От того, что у него трусы в горошек.

– Ладно, давай попрощаемся навсегда.

– Почему навсегда, я же приеду к тебе.

– Да, ты приедешь ко мне.

– И привезу тебе сапоги.

– Да, красные сапоги.

– И не только красные.

– Хорошо, приезжай, я буду ждать, ну а теперь прощай, Пит.

– До встречи, – через минуту он уже спал.

Людка поднялась к себе, проскользнула в незапертую дверь и наткнулась на любопытные и злые глаза хорошей женщины из Хабаровска.

– Ну как, понравилось? – спросила хорошая женщина из Хабаровска.

– Ну ещё бы, когда тебя четыре часа, без перерыва… Любят… Тебе бы тоже понравилось.

– Четыре часа? Один? Это который?

– Зачем один? Двое. С разных сторон.

Она долго с содроганием смывала с себя чужой пот и слюни.

Уже по-утреннему щебетала живность в ветвях над склонённой Костиковой головой и громадный, раскалённый туркменскими пустынями солнечный диск изгонял из Костиковой жизни его самую неудачную на тот момент ночь.

Он свернулся в клубок на своей скамейке, но всё равно замёрз до дрожи. Когда муки холода стали невыносимыми и заглушили даже муки похмелья и уязвлённого самолюбия, Костик сполз со скамьи и на негнущихся ногах побежал по аллейке. Он бегал по аллейкам и бормотал наспех сочинённую песенку, в которой посылал всех, и в первую очередь Людку, ко всем чертям. Новая горячая кровь разогнала его настроение, и жизнь снова показалась ему удачной и ласковой. Он представил, сколько радостей и побед сулит ему только начавшийся первый в жизни отпуск, и уже со снисходительной жалостью преуспевающего хозяина жизни думал о маленькой несчастной женщине из жалкого заштатного городишки, имевшей неосторожность так жестоко над ним подшутить.

Успокоив дыхание, Костик подошёл к месту своего недавнего падения, подпрыгнул, схватился за прутья балконной ограды, подтянулся на них, легко, как обезьяна, запрыгнул на балкон и вступил на территорию своего номера.

Пит спал, обхватив руками подушку, а Людки в номере не было. Костику показалось, что пол в ванной ещё хранил влажные отпечатки её ног. Он тут же залез под душ, ибо коммунальное хозяйство гостеприимного города радовало горячей водой потребителей своих услуг исключительно по ночам.

Часа через полтора его разбудил стук в дверь – кто-то из заботливых согруппников звал на завтрак. Есть с похмелья не хотелось, но желание увидеть Людку в столовой подняло его с постели. Он тщательно вычистил зубы, пытаясь удалить изо рта запах перегара, а потом долго разглядывал себя в зеркале. Синие круги вокруг синих глаз придавали ему томно-страдальческий шарм, примерно таким он представлял себе Христа на Голгофе.

Людки не было и в столовой. Костик тяжело плюхнулся на свой стул, хмуро поздоровался, ковырнул пару раз вилкой в помидорном салате и попросил официантку принести чай без сахара.

Пожёвывая вонючую фиолетовую травку, он вышел на улицу, прошёл сквозь привычный уже строй молодых людей и развалился на скамейке прямо напротив входа в гостиницу. Ясным холодным взглядом, как INRI² толпу палачей, озирал он толпящихся, входящих и выходящих.

Вздрогнет ли она, ощутив на себе его Иисусов взгляд, согнётся ли под тяжестью содеянного ею греха или пройдёт мимо, высоко задрав голову, обливая презрением неудачливого ухажёра? А может, просто подойдёт и сядет на скамейку рядом с ним? От этой мысли ему сделалось не по себе, он не знал, о чём с ней можно будет теперь говорить и уже смутно начал ощущать какую-то вину перед ней.

Эта история и так принесла ему достаточно неприятностей, пора было с ней кончать. Продолжение ничего хорошего не сулило.