Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть

Представления под названием «заседания ОПЕК» превратились к середине 1970-х гг. в первоклассные зрелища. Мир следил за ходом совещаний ОПЕК с их помпой, драматизмом и перипетиями. На лету подхватывались любые прогнозы о будущем мировой экономики и реплики того или иного министра, проходившего по вестибюлю отеля. Нефтяной жаргон ОПЕК — все эти «разницы в тарифах», «сезонные колебания», «обеспечение запасов» — стал теперь языком государственных чиновников, политиков, журналистов и финансистов. Хотя в тот период ОПЕК обычно называли «картелем», она по сути таковым не была. «ОПЕК можно назвать клубом или ассоциацией, но, строго говоря, никак не картелем», — заметил в 1975 г. Говард Пейдж, бывший координатор Exxon по Ближнему Востоку. В качестве доказательства он ссылался на словарь Фанка и Уагналла, который определял картель как «объединение производителей в целях регулирования цен и объема продукции по какому-либо товару». ОПЕК, безусловно, стремилась устанавливать цены, но не объемы нефте­добычи — во всяком случае, пока. Ни квот, ни лимитов на объем нефтедобычи не существовало. На рынке был действительно один хозяин, но не какой-то картель, а «относительно неуправляемая олигополия», как говорилось в одном определении. В этот период большинство экспортеров вели добычу на полную мощность. Исключение составляла Саудовская Аравия, которая привела объем добычи нефти в соответствие с задачами своей ценовой политики.

На критику в свой адрес в связи с повышением цен экспортеры обычно указывали, что структура цены, которую потребители платят за нефте­продукты в пересчете на баррель нефти, четко показывает, что правительства индустриальных стран забирают себе в виде налога больше, чем страны ОПЕК получают при своей отпускной цене. Так обстояло дело в Западной Европе, где высокий налог на бензин имел длинную историю. Например, в 1975 г. около 45% того, что западноевропейский потребитель платил за нефтепродукты, шли правительству, и только 35% приходилось на цену ОПЕК. Остальные 20% уходили на транспортировку, переработку, прибыль розничной торговли и т.д. Это объяснение было не столь верным для Соединенных Штатов, где на долю налога приходилось лишь 18%, а доля экспортера ОПЕК составляла порядка 50%. В Японии правительство забирало 28%, 45% получала ОПЕК. Но как бы то ни было, в ответ на заявления ОПЕК правительства стран-потребителей говорили, что внутри своих границ они вольны облагать граждан каким угодно налогом, это является их внутренним делом и что макроэкономические последствия взимаемых ими налогов с продаж и так называемого «налога ОПЕК» отличаются в корне.

Однако главная проблема была в том, что всех ждет в будущем. В 1974–1978 гг. страны — потребители нефти тревожил один простой вопрос: будет ли по-прежнему расти цена на нефть, или она останется более или менее стабильной и таким образом фактически снизится в результате инфляции? От ответа на этот вопрос зависело, помимо всего прочего, произойдет ли экономический рост или наступит спад, повысится уровень безработицы и инфляции, а также каково будет направление потоков в десятки миллиардов долларов по всему миру. Хотя в ОПЕК, как обычно утверждалось, существовал серьезный раскол между «радикалами» и «умеренными», этот же вопрос лежал и в основе постоян­ного спора между двумя крупнейшими производителями нефти на Ближнем Востоке — Саудовской Аравией и Ираном. Это было давнее соперничество. В 1960-е гг. эти две страны боролись за то, кто будет добывать больше нефти. Теперь между ними шла борьба за цены и за первенство.

Для шаха повышение цен в декабре 1973 г. было величайшей победой, и победой в огромной степени его личной. С этого момента он предвкушал свой «звездный час» — перспективу, по-видимому, нескончаемых доходов, обеспеченных как бы по воле божественного провидения, для реализации своих амбиций и создания, как он называл, Великой иранской цивилизации, а заодно и решения растущих внутренних экономических проблем Ирана. «Одна из немногих вещей, которые любит мой муж, — как-то в середине 1970-х гг. заявила супруга шаха, — это управлять самолетом, автомобилем, катером — одним словом, он любит скорость!» Свою любовь к скорости шах и стремился перенести на всю страну, пытаясь втолкнуть Иран в XXI столетие. При этом он игнорировал сумятицу и разброд, которые вызывала такая поспешность, а также возмущение и подавленность тех, кто не разделял его увлечение модернизацией. Иран, вещал шах, станет пятой крупнейшей индустриальной державой мира — новой Западной Германией, второй Японией. «Иран встанет в один ряд с важнейшими странами мира, — горделиво заявлял он. — Все, о чем можно только мечтать, будет здесь осуществлено».