Добыча: Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть

Ко времени объявления нефтяного эмбарго 1973 г. Ямани уже в течение 11 лет был министром нефтяной промышленности и приобрел огромный опыт и мастерство дипломата, к тому же он обладал исключительным талантом вести переговоры. Говорил он спокойно, вполголоса, что заставляло оппонентов прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Он почти никогда не терял самообладания: чем сильнее был его гнев, тем спокойнее он становился. Пылкая риторика была не в его стиле. Говоря о чем-либо, он всегда следовал законам логики, переходя от одного положения к другому, останавливаясь на каждом ровно столько, сколько было необходимо, чтобы выделить суть, связи, императивы и последствия. Все сказанное становилось настолько просто и убедительно, настолько очевидно и неоспоримо, что только сумасшедший или полный идиот мог с ним не согласиться. Такой метод изложения позиции зачаровывал и обезоруживал одних и вызывал ярость у других.

Ямани мастерски пользовался своим даром, умением выжидать, глядя на человека немигающим взглядом. Он просто смотрел на собеседника, не произнося ни слова и перебирая неизменные четки, пока тот, осознав свое поражение, не переходил к другой теме. Играя в шахматы, он всегда тщательно обдумывал положение противника и просчитывал ходы, которые должны были вывести его на желаемую позицию. Будучи искусным тактиком, мастером маневрирования, когда этого требовали сиюминутные задачи внутренней и внешней политики Саудовской Аравии, он тем не менее всегда стремился учитывать и долгосрочные перспективы, как подобало представителю страны с небольшим населением, на долю которой приходилась одна треть всех мировых запасов нефти. «Как в общественной, так и в личной жизни, во всем, что я делаю, я всегда руководствуюсь долгосрочными перспективами, — сказал он однажды. — Как только вы начинаете думать категориями сегодняшнего дня, вы уже в беде. Такое мышление — тактика для достижения исключительно сиюминутных результатов». На западном мире, по его мнению, лежало проклятие — сконцентрированность на сиюминутных задачах, что являлось неизбежным результатом демократии. По природе Ямани был человеком осторожным, тщательно взвешивавшим каждый свой шаг. «Я не выношу азартных игр, — сказал он в 1976 г., находясь на вершине славы. — Да, я ненавижу их. Игры губят душу. Я никогда не был игроком. Никогда». В нефтяной политике, утверждал Ямани, он никогда не делал ставку на игру: «Это всегда риск. Я обязательно хорошо все просчитываю. И если уж я иду на риск, то это означает, что я предпринял все необходимое, чтобы свести его к минимуму. Почти до нуля».

Личность Ямани вызывала неоднозначную реакцию. Многие считали, что это блестящий государственный деятель, дипломат высокого класса, прекрасно разбирающийся во всем, что касается нефти, экономики и политики. «Он был превосходным стратегом, — сказал о нем один из тех, кто сотрудничал с ним в течение 25 лет. — Он никогда не шел напролом к цели. Но никогда и не терял ее из виду». На Западе Ямани стал воплощением власти ОПЕК и вообще всей той власти, которую дает нефть. Для многих западных лидеров он был разумным и влиятельным партнером в диалоге, и притом очень знающим. Для общественного мнения он был самым заметным и поэтому наиболее критикуемым представителем стран-экспортеров. В самой ОПЕК и в арабском мире некоторые ненавидели его, завидуя известности и славе и считая, что он слишком близко стоит к Западу и что ему оказывают чересчур большое внимание и уважение. Завистливые соперники и оппоненты говорили, что его «переоценивают». Одного из директоров Aramco, часто имевшего с ним дело, больше всего поражала его способность хранить «невозмутимое спокойствие».

В высказывании Киссинджера, который также часто встречался с Ямани, сквозили скрытое оскорбление и явная неприязнь: «Он показался мне исключительно сообразительным и начитанным, он мог говорить со знанием дела на многие темы, включая социологию и психологию. Его пристальный взгляд и вандейковская бородка делали его похожим на самодовольного молодого дона, играющего в нефтяную политику, но на самом деле не придающего значения судьбоносному посланию, особенно когда он сообщал его своим деликатным голосом и с саркастической улыбкой, противоречащими сути его действий... По своему происхождению он не мог в то время занять в своей стране место политического лидера — это была прерогатива принцев, — а по своим талантам не мог вести жизнь рядового чиновника. Он выдвинулся на посту настолько существенном, насколько он был незначительным в осуществлении реальной политической власти в самом королевстве. Он стал преимущественно техническим исполнителем».