Добыча золотого орла. Пророчество орла

— Двигаться по правой тропе! — скомандовал Катон, выбежав из колонны и обернувшись к Фигулу. — Веди их дальше. Не останавливаться до тех пор, пока не углубитесь в болота самое меньшее на четверть мили.

— Будет исполнено, командир. А ты куда?

— Вернусь на холм и посмотрю сверху, как дела позади, нет ли погони. Ты вообще поглядывай, когда я появлюсь, а то мне не больно охота заблудиться в болотах.

Фигул улыбнулся:

— До встречи, командир.

Они расстались. Фигул повел вымокших, перепачканных беглецов дальше на запад, где раскинулись негостеприимные топи, а Катон повернул назад, к холмистой гряде, за которую они только что перевалили, хотя сам не очень-то понимал, почему ему вдруг показалось нужным бросить сверху последний взгляд назад. Быть может, им двигала необходимость остановиться и подумать, спланировать следующий шаг. А может, просто требовалось перевести дух и в последний раз посмотреть на остающийся позади мир, прежде чем окончательно окунуться в жизнь, состоящую из скитаний и ужасных лишений. Но каким бы ни был мотив этого поступка, Катон медленно, с тяжелым сердцем, скованным безнадежностью ситуации, поднялся обратно по склону. Что, если никакой надежды на искупление нет? Что, если он весь жалкий остаток своей жизни обречен скрываться в диких пустошах, в ужасе перед возможностью быть обнаруженным и схваченным своими же соотечественниками? Да стоит ли вообще такая жизнь того, чтобы за нее цепляться?

Даже если ему удастся в ближайшем будущем не угодить в руки легионерам или уцелевшим соратникам Каратака, до конца года легионы все равно установят контроль над южной частью острова. Тогда у них появится достаточно времени для поиска и уничтожения последних оплотов тех, кто дерзает противиться Риму. Рано или поздно беглецов найдут, схватят и предадут казни, даже если военные власти с трудом вспомнят, в чем, собственно, состоит их преступление.

Но раз уж ему выпала такая судьба, решил Катон, не лучше ли рискнуть всем и попытаться вновь вернуть расположение командующего Плавта и легата Веспасиана, с тем чтобы приговор был пересмотрен. Альтернатива была такова, что о ней и задумываться-то страшно, и он надеялся, что сумеет внушить это остальным, когда придет время изложить свой план. Ему потребуются добровольцы, а ведь на самом деле они уже не воинское подразделение, в котором он, как командир, обладает безусловным правом отдавать приказы. Сейчас вся его власть основана лишь на вере в способность принимать правильные решения. Вот и Фигул усомнился было в его праве командовать, но у оптиона хватило здравого смысла понять, что кучка беглецов имеет шанс выжить, лишь если кто-то поведет ее за собой, и лучшей кандидатуры на роль вожака, чем Катон, не имелось… во всяком случае, пока.

Катон был столь поглощен размышлениями о будущем, что сам не заметил, как поднялся на гребень холма, и оттуда принялся оглядывать затянутую пеленой мелкого дождя долину, которую они недавно пересекли.

Он сразу увидел кавалерийский заслон примерно из двадцати всадников, скачущих врассыпную. Они придерживались расстояния шагов в пятьдесят друг от друга и находились не далее чем в паре миль, двигаясь по касательной к маршруту, по которому прошли Катон и его команда. Молодой центурион мигом упал на землю, с замиранием сердца следя, не был ли он замечен. Он проклинал себя за беспечность: это ж надо было взять да и подняться на гребне в полный рост. Усталость тут не оправдание, особенно когда от осторожности зависят жизни твоих спутников.

— Дурак! — процедил Катон сквозь зубы. — Проклятый болван!

Однако не было никаких признаков того, что разведчики заметили одинокую фигуру, появившуюся в отдалении на холме. Скорее всего, они просто не смотрели вдаль, а пристально изучали землю перед собой в поисках оставленных беглецами следов. Конница неспешно продвигалась по травянистой равнине и всякий раз, когда на пути попадалась рощица, задерживалась, чтобы ее прочесать. Катон прикинул, что, следуя этим курсом, они проедут довольно далеко от него, и начал понемногу успокаиваться. Он задумался о том, наткнулись ли всадники на Поллия. Поднял ли ветеран меч против своих недавних соратников или, памятуя слова Катона, предпочел обратить оружие против себя? А возможно, ему удалось найти укрытие и преследователи проехали мимо? Катон поймал себя на том, что надеется: бедолагу все-таки поймали, принудили говорить, и он, выложив то, что с умыслом рассказал ему Катон, навел погоню на ложный след.