Дочь бакенщика

Только она завернула за угол будки, как увидела двух солдат с винтовками, медленно шагавших один навстречу другому. Увидела и остановилась. Ноги ее, будто после долгой болезни, ослабели. Она хотела шагнуть, но ноги не подчинялись ей

Страх обуял Ильсеяр. Догадались, подумала она, сговариваются схватить ее… Один, кажется, и рот раскрыл, чтобы сказать: «Ага, попалась, девчонка, сейчас задерем тебе платье, дадим розог и бросим в трюм парохода…» Ильсеяр стало душно, даже уши у нее загорелись. Нет, она не выдержит, закричит и бросится в будку…

Она уже оглянулась назад, но, увидев отца, который стоял возле двери будки и как-то удивительно серьезно смотрел на нее своими спокойными глазами, почувствовала одновременно и стыд и облегчение и даже про лукошко вспомнила. Оказывается, она уцепилась за него обеими руками и держала за спиной… Хоть и через силу, Ильсеяр улыбнулась отцу и, повесив лукошко на левую руку, уже бодрее зашагала по тропинке, будто за грибами. А солдаты не только не тронули ее, но даже не спросили, куда она идет.

Все же Ильсеяр сначала шла медленно. Боялась, как бы солдаты чего не заподозрили. Зато, когда часовых не стало видно, она пустилась бежать с такой силой, что очень скоро почувствовала усталость. На половине пути Ильсеяр выдохлась окончательно. Даже пустое лукошко оттягивало руку. Недолго думая девочка бросила его. Но вскоре же раскаялась. А вдруг ей в лесу встретятся солдаты и спросят, куда она идет? И пришлось возвращаться за лукошком.

Ноги, сначала так и несшие ее вперед, теперь плохо слушались Ильсеяр. Казалось, с каждым шагом они наливались тяжестью. Вот Ильсеяр споткнулась и полетела через кочку. Лежать бы так, не подниматься! Но перед ее глазами встали оборванные, измученные люди, несчастные девушки с закрученными назад руками. Казалось, все они смотрели на нее и говорили: «Скорей, скорей, Ильсеяр!» Ильсеяр оперлась дрожащими руками о землю, встала медленно на ноги. С Белой, словно ободряя ее, подул прохладный ветер, зашевелил легкое платье Ильсеяр. Собрав последние силы, она опять побежала. Но вот лесная тропинка исчезла, затерялась в густых зарослях. Чем дальше в лес забиралась Ильсеяр, тем труднее становилось идти. Теперь уже ей приходилось продираться сквозь цепкие кустарники, пролезать под свесившимися до земли тяжелыми ветками деревьев.

Вдобавок кругом стало темно. Хотя день еще не угас, здесь царил обычный для лесной чащи мрак. Ильсеяр начала тревожиться: пока она пройдет эту чащобу, можно и опоздать.

Вот над самой ее головой вспорхнула какая-то птичка и вмиг исчезла с глаз. Как завидовала ей сейчас Ильсеяр! Вроде бы и не смышленая совсем, а летает. А человек разумный, да не летает. Почему бы это? Обернуться бы ей птичкой хоть на время, пока не доберется до партизан… Она бы широко расправила крылья, взвилась над лесом и…

Только надобности в птичьих крыльях, оказалось, уже не было. За деревьями мелькнул огонек — сторожка лесника Андрея. А партизаны должны быть немного в стороне…

В другое время, попав сюда, Ильсеяр, прежде чем положить первый гриб в лукошко или ягоду в туесок, забегала в сторожку к дочери дяди Андрея, делилась с ней всеми новостями, играла. Сегодня она и не подумала об этом. Дяди Андрея, она знала, нет дома, а с его дочкой сейчас не хотела встречаться, боялась, что задержится, и обошла избушку стороной.

Ей надо было дойти до того самого места, где она рассталась с дедушкой-гостем, и свистнуть. Ильсеяр оглянулась вокруг и по-мальчишечьи, сунув два пальца в рот, свистнула.

Красногрудый дятел, старательно долбивший дерево над самой головой Ильсеяр, взглянул умным глазком вниз. Он или не заметил Ильсеяр, или просто не обратил на нее внимания и снова спокойно застучал длинным клювом по стволу.

На свист никто не откликнулся.

 — Тихо получилось, — сказала Ильсеяр, — не слыхали.

Она прошла еще несколько шагов и свистнула так пронзительно, что звук отдался где-то далеко в лесу. Дятел на этот раз и глазом вниз не повел, взмахнул крыльями и скрылся из виду. А на свист опять никто не откликнулся.

Ильсеяр слушала затаив дыхание.

«Может, идет кто-нибудь? Или разговаривает!»

Никто не шел, никто не разговаривал. Стояла глубокая тишина. Даже листья на деревьях не шелестели. Только вдали стучал дятел. Не тот ли, который улетел отсюда?

Ильсеяр, стараясь не шуметь, продвинулась вперед еще шагов на пятнадцать, постояла немного. Ни звука. Утомился ли дятел, насытился ли, но перестал стучать. Казалось, Ильсеяр была в лесу одна, птицы и все живое впало в сон, а партизаны провалились под землю.

Ильсеяр стало не по себе.

Что делать? Свернуть вправо? Влево?.. Повернуть назад?.. Убежать?... Ждать?..

А может, вернуться? Нет, ни за что! Она будет искать, пока не найдет. До ночи, до утра… А если, опоздает? Если партизаны уйдут отсюда?.. Или уйдет пароход?..

Ильсеяр тихо пробиралась по чаще. И вдруг остановилась, потянула носом.