Дочь часовщика. Как видеть свет в кромешной тьме

Сердце Корри бешено колотилось. Помимо прямого доказательства ее участия в нескольких тяжких преступлениях, эти бумаги подвергали смертельной опасности каждого, чье имя упоминалось в списках. Обнаружь их гестапо, подпольщики будут арестованы и отправлены в концентрационные лагеря, наверняка, расстреляны; евреев отправят в лагеря смерти. Могла ли она сказать лейтенанту, что не имеет отношения к этим документам? Бессмысленно. Это определенно конец: для нее и для всех остальных.

«Не могу».

Рамс несколько мгновений молча смотрел на бумаги.

Затем он наклонился вперед, сгреб их в кучу, открыл дверцу печи и бросил их в огонь.

Корри потеряла дар речи. Рамс бескорыстно, не подчинившись своим прямым обязанностям, пощадил ее жизнь и жизни бесчисленного множества других людей. Пока она со слезами на глазах наблюдала, как пламя пожирает «преступления и грехи», приписываемые ей гестапо, на ум пришло послание к Колоссянам 2:14: «Истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас, и Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту».

Третьего мая Корри получила письмо от Нолли[47]:

«Как же мы были счастливы получить твое письмо. Прочитав, что тебя держат в одиночной камере, я так расстроилась. Дорогая Корри, я должна сказать тебе нечто очень печальное. Будь сильной, хорошо? 10 марта[48] наш дорогой отец отправился на Небеса. Он прожил в тюрьме всего 9 дней, похоронен в Лоосдуинене. Вчера я забрала его вещи из Схевенингена. Я знаю, что Господь поможет тебе вынести эту новость».

Корри разрыдалась. Не то чтобы смерть отца стала неожиданностью, но потеря человека, который был духовным якорем клана тен Бумов почти шестьдесят лет, разбила ее сердце. Корри нажала на кнопку экстренного вызова, и через минуту появилась охранница по имени Мопье, более-менее благодушная женщина.

«Пожалуйста, побудьте со мной хоть несколько минут, – взмолилась Корри. – Я только что получила известие о том, что мой отец скончался. Пожалуйста, не оставляйте меня одну».

Мопье велела ей подождать и вернулась с успокоительным, от которого Корри отказалась. Мопье сидела рядом с Корри молча, не знала, что сказать. Наконец, она решила напомнить Корри, что тен Бумы оказались в тюрьме за противоправные действия. «О чем тут так плакать и убиваться, – добавила она. – Надо радоваться, что отец прожил так долго. Моему вот отцу было всего пятьдесят шесть лет, когда он умер».

Поддержка от Мопье исходила никакая, но в чем-то она была права: Корри должна быть благодарна за те долгие годы, которые она провела со своим отцом.

На следующий день Корри написала письмо Нолли, выразив свои эмоции по поводу потери.

«Его смерть оставила огромную брешь в моем сердце, – писала она. – Господь смилуется надо мной, зная, как я любила отца и как стремилась помочь ему во всем. То, что я получила от своего отца, ничем нельзя заменить. Это такое благословение, такой подарок, что мы осознанно и постоянно наслаждались временем в его обществе, в течение стольких лет! Я страшно горевала в течение нескольких дней, но теперь прошло, настолько добр ко мне Спаситель! Он не только помогает мне нести мое бремя, но и несет меня саму».

Вскоре после этого до Бетси тоже дошли новости о том, что Виллема, Флипа и Петера освободили, и она написала письмо Нолли от себя:

«Со мной все в порядке, – писала она сестре. – Моя душа умиротворена».

Она рассказала Нолли о допросах лейтенанта Рамса: «Это был не допрос, а потрясающее свидетельствование, повествование о мотивах наших действий. Благодаря этим встречам я могу постоянно свидетельствовать о любви и искуплении нашего Спасителя, что я также всегда делаю в камере».

«Я слышала, что Петер и Виллем свободны и что отец окончательно скинул с себя земные тревоги 10 марта… Я тоскую по тебе, по свободе и по работе. Я сплю так, как никогда в жизни не спала. Мы очень сдружились с женщинами из моей камеры, одну за другой я их всех пригласила к нам домой в гости».

* * *

Тем временем в Амерсфорте Ганс Поли тоже более-менее приспособился к тюремной жизни. Его обрили наголо, он жил в одной из десяти тюремных казарм, в каждой из которых находилось около шестисот человек – все на голодном пайке. Каждое утро половину заключенных отправляли в город на принудительные работы на фабрике, остальные оставались в лагере для уборки территории или службы в ремонтной мастерской.

Все бы ничего, но три аспекта жизни в тюрьме казались Гансу особенно трудными. Первым был заместитель командира СС по имени Коталла, который каждое утро проводил перекличку. Его прозвали «палач Амерсфорта», он регулярно пинал заключенных в пах и, прогуливаясь вдоль рядов, с упоением кричал и запугивал людей.

«Заключенные, глаза налево! Всем смотреть вперед! Считать вслух!» – придумывал он различные издевательства.