Дочь часовых дел мастера

В Лондоне тоже все было по-другому. Эдвард почти сразу уехал на континент, не оставив адреса. Что стало с его последней картиной, которую он писал с Лили Миллингтон, Люси так и не узнала. После отъезда брата она разыскала ключ от студии, вошла туда, но не обнаружила никаких следов картины. А также ничего, связанного с Лили: сотни набросков и этюдов, глядевших раньше со стен, тоже исчезли. Эдвард как будто знал, что никогда больше не будет рисовать в студии в саду хэмпстедского дома.

Клэр тоже не задержалась в доме матери. Поняв, что от Торстона Холмса проку не будет, она вышла за первого же состоятельного джентльмена, сделавшего ей предложение, и, счастливая, укатила с ним в его огромный чопорный дом в деревне, который их бабка, леди Рэдклифф, разумеется, нашла восхитительным. Вскоре она родила, одного за другим, двух малышей, толстеньких, вертлявых карапузов с пухлыми щечками и вторыми подбородками – кровь с молоком, одним словом; а когда Люси приехала погостить пару лет спустя, туманно намекнула сестре, что не прочь завести третьего, да вот беда – супруг большую часть месяца проводит в отъезде, заезжая домой едва ли на неделю.

Вот почему к началу 1863 года, когда Люси исполнилось четырнадцать, они с матерью давно уже жили в Хэмпстеде вдвоем. Все произошло так быстро, что они не успели опомниться. Встречаясь в какой-нибудь комнате, они удивленно смотрели друг на друга, пока одна из них – обычно Люси – не придумывала благовидный предлог, чтобы уйти и избавить вторую от объяснений, почему разговор у них не клеится.

Взрослея, Люси чуралась любви. Слишком хорошо она знала, какой разрушительной силой та обладает. Вот Лили Миллингтон бросила Эдварда, и это его сломало. Поэтому она боялась любить. Боялась тесных сердечных контактов, чреватых осложнениями. Вместо этого у нее начался роман с наукой. Она жадно стремилась к новому знанию и сердилась на себя за то, что не может усваивать все еще быстрее. Мир науки оказался так обширен, что каждая прочитанная книга влекла за собой необходимость прочесть еще десяток, а на каждую теорию, которую ей удавалось усвоить, приходились десять новых. Иногда, лежа без сна ночью, она ломала голову над тем, как лучше распорядиться своим временем: ведь всей ее жизни не хватит на постижение того, что ей хочется постичь.

Однажды – ей уже исполнилось шестнадцать – Люси перебирала у себя в комнате вещи с целью освободить место под еще один книжный шкаф, который планировала перенести сюда из кабинета, как вдруг наткнулась на чемоданчик: с ним она ездила в Берчвуд в то памятное лето 1862 года. Вернувшись, она засунула его в ящик под оконным сиденьем, чтобы он не напоминал ей о событиях, случившихся в доме брата, да так и забыла на три года. Открывая ящик, она не ожидала ничего найти, а когда обнаружила чемодан, то, будучи разумной девушкой, решила разобрать лежавшие в нем вещи.

Щелкнув застежками и откинув верхнюю крышку, она не без радости увидела на самом верху свою старую книгу – «Химическую историю свечи». Под ней лежали еще две, одну из которых, вспомнила Люси, она нашла на верхней полке шкафа в библиотеке Берчвуд-Мэнор. Она открыла книгу – очень бережно, как и тогда, ведь переплет по-прежнему держался на двух нитках, – и сразу увидела письма; планы «священнических нор» никто, кроме нее, не трогал.

Отложив книги в сторону, она взялась за платье, лежавшее на дне. И сразу вспомнила его. В нем она была в тот день, когда Феликс планировал снимать в лесу фотографию; это был ее костюм. В нем она упала тогда с лестницы, но чья рука раздевала ее потом, она не знала: очнувшись, она оказалась в незнакомой комнате с обоями в желтую полоску, и на ней была ее собственная ночная рубашка. Люси вспомнила, как упаковала костюм, когда они собрались домой: свернула комом и бросила на дно чемодана. Тогда самый вид этого платья вызывал у нее страх, и поэтому сейчас она развернула его и подержала перед собой на вытянутых руках, чтобы проверить, боится ли она его, как раньше. Оказалось, что нет. Да, точно, не боится. По крайней мере, кровь не прилила к щекам и пульс не участился. Все же оставлять платье у себя ей не хотелось: надо отдать его Дженни, пусть изрежет на тряпки. Но сначала она – машинально, по привычке, усвоенной еще в детстве, – сунула руку в оба кармана по очереди, желая убедиться, что там ничего нет, и совсем не ожидала найти что-нибудь, кроме подкладочной ткани да, может, носового платка.

Но что это? На самом дне одного кармана она нащупала твердый круглый предмет.

Люси сразу сказала себе, что это лишь речная галька, которую она подобрала тем летом в Берчвуде, сунула в карман и позабыла, но сама уже знала ответ. В животе сразу стало пусто и холодно, тело наполнил страх. Ей даже не нужно было видеть то, что она держала в руке. Одного прикосновения хватило, чтобы занавес прошедших лет упал и ее глазам предстала давняя, запыленная сцена ее памяти.

«Синий Рэдклифф».

Теперь она все вспомнила.