Дочь четырех отцов

Звонарь зазвонил к обеду, и в конце улицы показалась стройная фигура господина Бенкоци. Мы с ним регулярно встречались в районе почты, но здоровались только вскользь. Юный сумасброд не вызывал у меня особой симпатии и, по-видимому, чувствовал это, потому что, в свою очередь, не обращал на меня внимания. Если же нам приходилось столкнуться нос к носу, он смотрел на меня с такой надменной иронией, что я невольно оглядывал себя с головы до ног, пытаясь понять, что же во мне такого смешного.

Однако на этот раз он так низко повесил голову и взгляд у него был такой задумчиво-грустный, что я невольно улыбнулся. Надо будет завтра сказать Андялке, что по ее описанию вместо Ивана Беренда вполне могли бы задержать господина Бенкоци.

— Добрый день, господин Варга! — это прозвучало так смиренно, что я даже не обиделся за «господина Варгу». Хотя временами эта заносчивость меня раздражала. Я не слишком высокого мнения о себе, но уж коли все называют меня «господином председателем», мог бы и этот паренек проявить уважение.

Бедняга был объят такой грустью, что смотреть на него было одно удовольствие. Возможность посочувствовать тому, кто помоложе, для стареющего человека — эликсир жизни. Я протянул ему руку с искренним дружеским расположением.

— Как дела, малыш Бенкоци? Давненько я вас не видел.

— Благодарю вас. — Он окончательно снял приподнятую шляпу, другой рукой приглаживая буйные черные кудри, которых вполне хватило бы на дюжину прославленных пештских лириков. Я взглянул на него с некоторым ужасом: уж не седеют ли у юноши виски?

— Мне надоела жизнь.

— Ах, вот оно что! — я покачал головой с возрастающим удовлетворением. — Ну мыслимо ли слышать такое от младенца двадцати одного года от роду?

— Мне двадцать третий год, — гордыня пробудилась, и он поставил меня на место.

— Прошу прощения. Я вовсе не хотел вас обидеть. И все же так говорить грешно.

— Грешно? — саркастическая улыбка была достойна Манфреда[114]. — А где он, ваш бог? Если он есть, то, должно быть, глух на оба уха, раз не слышит стонов истекающего кровью человечества.

Мне не хотелось затевать теософского диспута с истекающим кровью человечеством в лице господина Бенкоци. Я убежден, что господь бог, слыша такую хулу, веселится от души.

— Ну хорошо, но ведь в мире столько прекрасного. Песни, стихи, любовь и тому подобное.

— Оставим это, прошу вас. Цветку не расцвести в сожженном сердце, иллюзия нелепая — любовь.

Он, конечно, не замечал, что говорит стихами, мое же ухо сразу уловило в сем патетическом выступлении колокол ямба. Мальчишка был так мил, что мне захотелось его обнять; непременно надеру уши мадемуазель Бимбике Коня, если она когда-нибудь встретится на моем пути. Куда это годится: сжигать сердце двадцатитрехлетнего усердного помощника нотариуса! Правда, может быть, Бимбике не так уж и виновата. Кто поручится, что стоны истекающего кровью человечества дошли до нее, а не затерялись в Андялкином ящике? Не мешало бы устроить там небольшой шуточный обыск, дабы предостеречь девицу: осторожно! вы тоже можете влюбиться, не будьте же столь небрежны с чужой любовной перепиской!

К счастью, мне хватило здравого смысла немедленно отказаться от мысли в очередной раз выступить в роли Провидения. Хватит с меня глупой попытки сосватать Мари Маляршу с ее собственным мужем. С тех самых пор во взгляде Богомольца ясно читается желание шарахнуть меня лопатой. Это бы еще полбеды, потому что на раскопки я больше носа не кажу, а деньги раз в неделю относит звонарь, таким образом, мы с моим другом Андрашем практически не встречаемся. Настоящая же беда в том, что эта сумасбродка Мари не оставляет меня в покое. Каждый раз, идя на почту или возвращаясь оттуда, я сталкиваюсь с нею, и каждый раз она смотрит на меня таким умоляющим взглядом, что ничего другого не остается, как заговорить с ней. Вот вам моя теория о гелиотропизме души. Стоило мне бросить бедной изголодавшейся душе пару добрых слов, как ее обладательница поняла, что я — человек порядочный и намерения у меня совсем не те, что у доктора, и вот теперь хилый росток тянется к солнцу. Чего греха таить: в какой-то мере я горд тем, что, проведя большую часть жизни в окружении древних черепков и костей, а не живых существ, все же хорошо разбираюсь в людях; будь у меня чуть больше времени, я с удовольствием занялся бы исцелением души этой женщины, безусловно заслуживающей лучшей участи. Но, к сожалению, у меня много других дел, а посему неудивительно, что по дороге домой я с некоторым напряжением прислушивался, не зазвонит ли где колокольчик.

До дома я добрался благополучно и тут же сел за работу, но не успел написать и десяти строк, как в окно постучали. Я в раздражении поднял голову: Мари была тут как тут.

— Ну что еще? — Я распахнул окно, заранее сурово сдвинув брови. Пусть уразумеет наконец, что мне некогда точить лясы.

Большие черные глаза преисполнились такого ужаса, что я устыдился и сменил гнев на милость. Глаза немедленно засияли.