Дочь княжеская. Книга 4

Шаг, шорох, — старый неумерший вновь уселся на пол, напротив кресла. Неживая его аура мерцала мёртвым сиянием, заполняя собой всю комнату. На постели серело точно такое же мёртвое пятно — спящая Мила.

Но всё это можно было терпеть. Всё это было — своё, родное, порождённое одной из шести стихий Третьего мира. А вот мертвечина Рахсима была другой. Чужой и чуждой всему живому. Если бы он просто кровь пил и по навьей правде жил, собака! Кто ему что говорил бы тогда. Но Рахсим высасывал души. В ноль, до самого дна. Не мог, да и не хотел уже по-другому. Прямо Кощей какой-то, только не сказочный, а реальный.

— Какой… след… — спросила, уцепившись за сказанное.

— Неважно, — ответил сТруви.

Но он совершенно зря надеялся отмолчаться. Хрийз уловила всё: и тон, каким было сказано это его «неважно», и голос, и даже шорохи, явственно рассказывающие, как старый вампир сидит, какой рукой трёт в задумчивости подбородок, даже — сочувствующий полувздох, задавленный в самом начале.

— Хотите сказать, Рахсим… вернулся сюда? В наш мир? Вместе со мной?!

По спине хлынуло едким страхом. А что, если это я, я сама протащила его за собой, как репей, обратно?! Мерзкая ухмылочку лже-доктора жгла память беспощадным огнём.

— Это я? Это из-за меня? Скажите!

сТруви взял её за руки, сказал настолько мягко, насколько сумел:

— Вас никто не винит, ваша светлость…

— Вот почему вы хотели сжечь моё тело! Вы все, не одна Сихар! Боже мой, лучше бы вы меня сожгли!

— Мы не знали о Рахсиме, — тихо сказал сТруви, не выпуская её рук из своих ладоней. — Но вы — это вы, ваша светлость. Княжна Хрийзтема-Младшая, дочь старого Бранислава Сирень-Каменногорского. В вашей ауре нет ни чужого присутствия, ни следов чужого влияния. Некроз магического тела — есть, вот это — да. Но некритично, Мила должна справиться.

— А вы… уверены?

Страх отнимал последние силы. Какой ужас, настоящий, смертный! Что, если…

— Стихия жизни и Свет оберегают вас, — сурово сказал сТруви. — Невозможно притворяться, отдавая силу так, как отдавали вы тогда, на площади. Вы влили в город столько Жизни, что сомневаться уже не приходиться: вы — это вы. Хрийзтема Браниславна младшая.

— Он… может… вернуться? И… и… попытаться…

— Нет, — твёрдо ответил старый неумерший. — Никогда, пока рядом с вами моя дочь. Рахсим боялся её до судороги так и не смог уничтожить. Она это помнит. Возьмите-ка… Выпейте ещё… Вам будут сниться кошмары, это нормально. Это пройдёт. Но вам ничего не угрожает. Запомните. Вам. Ничего. Не. Угрожает.

Горячий счейг немного успокоил. Но рука дрожала так, что сТруви пришлось её поддерживать, иначе всё пролилось бы мимо.

— Сейчас вам нужно прилечь. Позвольте, я помогу вам…

— Сама, — стиснув зубы, ответила Хрийз.

Но попытка встать окончилась провалом. Очнулась уже на постели, под одеялом, обок со спящей Милой.

— Когда она проснётся, то будет очень голодна, — извиняющимся тоном сказал сТруви. — Вам придётся расстаться примерно с третью литра княжеской крови. Больше она не выпьет. Меньше — может, но не больше.

— Мне… не… жалко…

— Знаю. Но предупреждаю, чтобы вы не испугались сверх меры.

— Когда же… это все… закончится, — обессилено простонала Хрийз, закрывая глаза. — Надоело… болеть! Надоело… лежать!

— Правильный настрой, — одобрил сТруви. — Продолжайте, ваша светлость. Просто продолжайте жить. Несмотря ни на что и вопреки всему. Можно даже, назло. Назло Рахсиму. Вы же не допустите, чтобы он победил?

— Да ни за что! — бешено выдохнула Хрийз.

— Вот и славненько. А теперь — спите…

Сон обрушился лавиной — внезапно, наверное, сТруви применил магию, иначе не назовёшь. Последней мыслью было яростное:

— Я буду жить!

Кажется, губы прошептали это вслух.

Буду. Жить.

Несмотря ни на что и вопреки всему.

ГЛАВА 5

Хрийз сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и вспоминала, как точно так же сидела там, дома… в прежнем своём доме… будучи призраком из иного мира… на Земле. Почти та же поза, и то же отчаяние, вот только руки теперь не призрачные, а, по субъективному ощущению, весят каждая не меньше тонны. Болит ушибленный палец, где и когда прибила, не вспомнить. Но под кожей — синий, в черноту, синяк, красота. Заживать будет год, не меньше.

Впрочем, на фоне остальной боли, по-хозяйски обжившей тело, ушиб — мелочь, нестоящая внимания…

Хорошо, подоконник здесь низкий. На уровне колена. И широкий. Можно было сесть, откинуться спиной на боковую стенку оконного проёма, подтянуть через время ноги, чтобы по босым ступням не резало сквозняком из-под двери. Окно, узкое, но высокое, выходило на склон горы, за которым виднелось море, сизо-серое, еще покрытое льдом.

Весна не спешила набирать силу. Снег еще лежал, лёд пока что даже не думал таять, и небо иногда сыпало метелью, вот как сейчас. Но облачный покров уже рвался пронзительными полосами сине-зелёного неба, и сквозь прорехи лился солнечный свет, вспыхивая веселой зеленью на косых струях снежного ливня.