Дочь короля

Да, только от нас, мужчин и хозяев, зависит положение женщин. А вот в доме Эдгара Армстронга, хотя жены у него всё ещё нет, всеми делами заправляет его невестка Риган. И чего он не прогонит её — ведь не спит же он с ней? А вот же почитает её, уважает, даром что нормандка. Ему всё едино — что норманн, что сакс. И никто его этим не попрекает. Наоборот, моя мать лестно отзывается — дескать, Эдгар хороший герефа, навёл в графстве порядок...

В чём тут дело? Ведь Эдгар только и печётся о своём золоте. Крестоносец — ха! И хотя я видел, как он упражняется с оружием, но по мне он всё равно не воин. Душится, как женщина, бреется, рядится, как норманн... А ещё эта его учёность! Чуть что, ссылается на труды каких-то бумагомарак и даже смеет утверждать, что саксы не всегда владели этой землёй, а пришли такими же завоевателями, как норманны.

Черт! Как же это вышло, что за какой-то год этот подкупленный норманнами пёс стал самым почитаемым человеком в Норфолке? И даже я то и дело ловлю себя на мысли о нём. Но я-то им не восхищаюсь. Хотя и не говорю это ему в глаза, дабы никто не решил, что я попросту завидую. Но завидую ли я? Я запретил себе об этом думать. Просто мне жаль, что мои надежды на сына Свейна, как на предводителя воинства саксов, не оправдались.

Мне стало невыносимо сидеть у огня, я вышел наружу. Мой дом — Фелинг, усадьба отца, деда, предков. Здесь все, как и положено в богатом бурге. Строения добротны, из толстых брёвен, с крытыми тростником скатами кровли. Саксы говорят: «Мой дом — моя крепость». И свои усадьбы всегда ценят поболее грязных, вонючих городов, куда норманны внесли оживление и где расплодилось столько торгашей и ремесленников. И где те же норманны ввели этот дурацкий закон — гасить вечером по знаку колокола огни, якобы во избежание пожаров. Дурость какая-то, гасить свет по сигналу. А этот новый нормандский закон, воспрещающий саксам охотиться в королевских лесах? Это уже попрание наших старых свобод. Эдгар же говорит, что закон этот принят, дабы уберечь зверя от массового истребления. Словно зверя вообще можно истребить. Тьфу, опять я об Эдгаре.

Я пересёк двор, и меня обдало ледяным ветром. Усадьбу окружал вал с частоколом, по верхам которого шла галерея для дозорных. По лестнице я поднялся на неё. Стоял, вдыхая холодный сырой воздух. Погода соответствовала моему настроению — ветер, снег со льдом. А небо в тучах до самого горизонта, словно кто-то накрыл мир крышкой чугунного котла. И вдаль уходят поросшие тростником и осокой фэны. Унылый пейзаж, оживляемый то там, то здесь группами деревьев. Скука. И лезут всякие мысли — что давно пора начать осушать эти земли, рыть водоотводные канавы, копаться в земле. Как пахотный чёрный человек. А я, Хорса сын Освина, рождён быть воином. А между тем за всю мою жизнь, если не брать в расчёт мелких стычек с норманнами, я так ни разу по-настоящему и не обагрил меч кровью. Живу, как сокол, с которого не сняли колпачок. Ах, встрепенуться бы, взлететь, почувствовать азарт настоящей охоты, ощутить вкус крови жертвы, услышать её крик...

От горестных раздумий меня отвлёк силуэт всадника, появившийся меж зарослей осоки. Я видел на нём чёрный плащ с капюшоном, его лохматого пони, а по посадке определил, что скачет не воин. Кого же это принесло в такое ненастье? А ведь несётся во всю прыть, не опасаясь скакать по гололедице. Меня разобрало любопытство. А потом я узнал его. Это попечитель старой церкви Святого Дунстана — отец Мартин.

Когда я спустился с галереи, привратник уже открывал створку ворот. Священник так и кинулся ко мне, едва завидев.

— Благородный Хорса! Я проскакал много миль и молю о помощи.

Я слушал его сбивчивый рассказ, и у меня отвисала челюсть. Клянусь одноглазым Воданом[51], ну и дела! В фэнах мятеж. И уже не первый день. Саксы с болот восстали против людей алчного Ансельма, отбили их нападение, загнали в топи, скрестили с ними оружие! И возглавляет мятеж женщина, по сути, девчонка, подопечная Ансельма и внучка того самого Хэрварда, о котором я не раз пел песни. Зовут её Гита. А ведь я знал, что она существует, но давно решил, что Гита Вейк ушла от мира, стала затворницей в каком-то монастыре. Она же оказалась новой Боудикой[52] этой земли, и люди готовы сражаться за неё.