Дочь короля

И тогда я заговорила о том, что, как я знала, для Гиты всегда оставалось важным — о чести её рода. Любовь, сказала я, делает человека безрассудным, но, даже совершая безрассудство, он должен помнить о своей гордости. Хотя бы для того, чтобы не пасть в глазах своего избранника.

— Твоё гордое имя досталось тебе от великого предка незапятнанным и окружённым славой, и, что бы ты ни делала, ты не должна оступаться. А сейчас любые грязные уста могут бросить вслед внучке Хэрварда Вейка «шлюха!».

Гита вздрогнула и закрыла лицо ладонями. Потом гневно взглянула на меня.

— Никто не посмеет называть меня так! Пока я с Эдгаром...

— Не обманывай себя, Гита. Эдгар не сможет закрыть рты всем в Норфолке. Конечно, он богат и могуществен, он старается оберегать тебя, но скоро приедет та, которая имеет на него законное право, — дочь короля. Неужели ты считаешь, что и перед ней Эдгар защитит тебя? Неужели он предпочтёт ссору с ней и её отцом-королём, лишь бы сохранить твои ласки и нежность? Всем известно, как высоко поднялся крестоносец Эдгар, люди громогласно говорят, что ему открыт путь к графскому титулу. И если ты окажешься помехой на пути к его восхождению... Захочет ли он лишиться всего этого ради податливой саксонской девушки?

Она слушала меня, и её лицо стало тоскливым, как осенние сумерки. Когда же она заговорила, голос звучал хрипло:

— Никто не смеет говорить мне подобное. Но, боюсь, ты недалёка от истины, Отил. Кинувшись в объятия Эдгара, я заставила себя забыть о многом. И вот появляешься ты. Даже не знаю, откуда в тебе такое прозрение — в тебе, тихой монастырской девочке. Может, это знамение свыше? Помнишь, как ты чувствовала, что я более не вернусь в Святую Хильду? Что ты предречёшь мне сейчас?

Я её не понимала. Ответила, что сказала уже достаточно.

Гита кивнула. Потом глаза её сверкнули.

— Однако я готова бороться за себя, Отил. И знаешь, на что я надеюсь? Что даёт мне силы выносить моё — что уж там говорить — позорное положение? Это любовь Эдгара. Я не могу это пояснить, но ни в чём я не уверена так, как в том, что он меня любит. И это даёт мне силы... Знаешь, Отил, есть старая английская поговорка: «Можешь взять — бери!» И я хочу попробовать отнять Эдгара Армстронга у Бэртрады Нормандской.

Я даже уронила шаль, в которую куталась. Пока поднимала её, смогла справиться со смятением. Заговорила спокойно:

— Я верю в чудеса, Гита. Усомниться в них — значит поставить под сомнение само Писание. Однако во что я никогда не поверю, — это в возможность задуманного тобой.

Но она вдруг рассмеялась шальным безнадёжным смехом.

— А я-то надеялась, что ты благословишь меня. Ведь как иначе я смогу вернуть доброе имя, кроме как обвенчавшись со своим любовником?

— Ты можешь вернуть все — мир, покой души и надежду на вечное спасение, если покинешь его и... и если вернёшься обратно в обитель. Стены Святой Хильды оградят тебя от мира... от злословия. А Эдгар Армстронг никогда не нарушит клятву, данную перед алтарём в присутствии короля и двора. Хотя бы для того, чтобы сохранить свою честь, раз уж он отнял у тебя твою.

Это были верные слова, но отчего-то я чувствовала себя едва ли не предательницей.

Гита словно пропустила мимо ушей мои слова о возвращении в монастырь. Она встала, ходила по комнате, сжимая руки. При свете свечей я видела, как блестело шитьё на её одеянии, одно у горла, другое на кайме верхней туники под коленями. Нижняя тёмная туника была из какой-то мягкой неизвестной мне материи, и в её складках Гита вдруг стала путаться, словно спотыкаясь.

— Та, другая... — вдруг торопливо заговорила она. — Я расспрашивала о ней у Пенды — верного человека Эдгара, и у каменщика Саймона, и оба они утверждают, что Эдгар никогда не проявлял к ней особых чувств там, в Нормандии. У него были иные планы, но Бэртрада сама обратила на него внимание, была навязчива, пока это не стало заметно при дворе. Эдгару это даже грозило неприятностями. Вот тогда, чтобы замять скандал, король и пошёл на эту помолвку... Но с тех пор прошло более года, и Бэртрада почти не давала о себе знать всё это время. Да и Эдгар писал ей редко. Со своей же должностью шерифа он справляется отменно, его не в чем упрекнуть, но он — сакс из мятежного клана Армстронгов и не пара дочери Генриха Боклерка, что лучше других сознает сам король. Да, я знаю, обручение почти приравнивается к супружеству, и Бэртраду ожидают в Дэнло в конце лета. Однако приедет ли она, если Эдгар, допустим, напишет королю, что не считает себя достойным породниться с ним?

Что шериф этого не сделает, понимала даже я — «тихая монастырская девочка», как изволила выразиться Гита. И меня удивляло, как она сама не понимает нелепость своих упований. Ведь никогда ещё ради женщины, которую уже получил, мужчина не отказывался упрочить своё положение, возвыситься.

— Ты молчишь, Отил? Сомневаешься? Не веришь, что Эдгар из любви ко мне не захочет сохранить наше счастье?

— Не верю, — тихо сказала я. Это было честно, хотя внутренне я содрогнулась, понимая, как больно делаю Гите.

— Что ж...