Дочь лесника

— Вот и смотри, — Петров явно чувствовал себя в ударе, — с темы платы рабочим мы тебя снимем. Из столицы удалим. Слух пустим, что на войну тебя сослали не просто так, а вроде как не угодил чем-то. Да ту же дуэль под это и подпишем. Все это покажет тем, кого мы ищем, что ты опасности для них уже не представляешь, вот и забудут они о тебе. Тем более, проблемы у них начнутся совсем другие. А ты нам еще пригодишься, да и не только как профессионал, но и с тем именем, которое ты себе сделаешь.

В голове у меня как будто что-то щелкнуло, звякнуло, а может, и тренькнуло. Я же совсем недавно как раз и предполагал, что вслед за рабочими объектами заботы со стороны его величества станут крестьяне. Не ошибся ведь! Но дальше, дальше-то что? Под какую цель обеспечивается всенародная любовь к императору? А цель-то должна быть не простая. Большая война с потерями и лишениями? Вот уж вряд ли. Что таковая тут в ближайшее время невозможна, я уже для себя определил. Тогда… Вот же черт, неужели…

Пришлось спросить. Вот так вот прямо и открыто спросить. Ты, мол, Павел Андреевич, пойми меня правильно, но я могу лишь предполагать, а ты-то знаешь точно. Вот и поделись, а то ведь как говорил великий Суворов, каждый солдат должен знать свой маневр.

— Это, Федор Михайлович, маневр не твой, и даже не мой, а… — тут он выразительно воздел глаза к потолку. — Впрочем, — продолжил он, — кому надо, и так знают, а кому не надо, все равно в курсе, потому что слишком много народа вовлечено, секретность не обеспечишь… Ты с нами все равно в одной лодке, так что если узнаешь, от нас не убудет.

Вообще-то, я думал, что Пал Андреич сейчас нальет еще по рюмашке. Но нет, не стал. Просто очень глубоко вздохнул и тихо произнес:

— Государь император решил даровать подданным парламент. И правительство, в некоторой части своих действий перед парламентом ответственное.

Мда… Такое нагромождение старорежимных речевых оборотов, совершенно не характерное для Петрова — я даже не мог понять, как это оценить. То ли Павел Андреевич сам проникся историческим значением монаршьего замысла, то ли, наоборот, это некая доля фрондерства в исполнении государственного лейтенанта-советника. Но я-то, я-то молодец, а?! Угадал же, честное слово, угадал!

— Конституционная, значит, монархия? — запросил я уточнений.

— Больше все-таки монархия, чем конституционная, — неуклюже сострил Петров.

— А смысл?

— Эх, не работал ты, Михалыч, в органах власти! Как лучше всего спихнуть ответственность с себя? Правильно, поделить ее на многих. Тогда у тебя всегда есть вариант перевести, в случае чего, стрелки на кого-то еще. Вот смотри: кризисы всякие нам тут грозят? Грозят, потому как развитие у нас идет, хочешь не хочешь, по рыночному пути. Вкладываться в захват колоний придется? Придется, тут тоже без вариантов, потому что с некоторыми видами сырья у нас уже проблемы, с той же нефтью хотя бы. А тебе ли не знать, чем она скоро станет для промышленности! Раз так, то и за передел мира когда-нибудь воевать будет нужно. Добавит все это власти народной любви? Да хрена лысого! Вот пусть господа депутаты перед народом и отвечают, если что. А такой власти, чтобы они могли вместо себя императора виновным выставить, им изначально никто не даст. Помнишь, был такой фильм «Не бойся, я с тобой»? Песенка там мне понравилась, с припевом «чтобы с этих пор по-новому оставалось все по-старому», вот так вот!

Нет, здоровый цинизм — дело, безусловно, хорошее. Так, в общем-то, и надо. Не можешь победить — возглавь, желаешь сохранить побольше — поделись, не хочешь действовать второпях — прими меры заранее. Но цинизм в исполнении Павла Андреича был не просто здоровым, а образцом здоровья. Богатырского такого здоровья, стопроцентного и абсолютного.

Но его величество Фейльт Восьмой силен… Уважаю. Из земной истории я смог вспомнить единственный аналог — Баварию, где король пожаловал народу конституцию еще в начале девятнадцатого века, и потрясения 1848 года обернулись для королевства лишь отречением тогдашнего короля в пользу своего же наследника, без ущерба для самой королевской власти. Впрочем, от мерзкой истории с отстранением от власти и убийством короля Людвига Второго это Баварию не спасло, но уж больно особый это был случай[3]. Хотелось бы надеяться, что тут до такого не дойдет. Не только, конечно, надеяться, но и делать все, от меня зависящее тоже.

Петров все-таки налил еще. Не выпить за такое было бы просто неприлично. Что ж, стратегия мне теперь стала ясна, и я уже начал было прикидывать наметки по новой работе, как Павел Андреевич добил меня окончательно.

— Ты давай, Федор Михайлович, езжай домой, карету я сейчас отряжу. Сегодня отдыхай, а завтра собери тревожный чемоданчик. Охрану тебе мы обеспечим, но надолго засидеться в Вельгундене, уж извини, не дадим. Поедешь в Коммихафк…

— В Коммихафк? — удивился я.

— Ну да, в Коммихафк, штаб генерала Штудигетта как раз там. Обживешься там пока, с офицерами познакомишься, начнешь потихоньку к работе готовиться. Ну и съездить к старым знакомым у тебя время будет…