Дочь лодочника

Из узкого русла в миле вверх по реке от Гнезда Крабтри вышла барка. Малёк вытащил из воды свои длинные руки и позволил течению повернуть его. Он никогда не ходил так далеко по реке. Здесь воздух пах иначе – в нем чувствовалось меньше торфа и грязи, больше рыбы, бензина и слабого древесного дыма. Ему было тревожно, он чувствовал себя уязвимым, поэтому опустил руки в воду и греб вверх по течению широкими ладонями с перепончатыми пальцами, пока не достиг узкой бухты. Сквозь мертвые, испещренные птичьими дуплами деревья он видел большой белый дом, усыпанный мхом и ярко-зеленой плесенью, будто поднявшийся прямо из болота. Это был дом, который он видел во сне, и видеть его здесь, в этом одиноком, глухом месте было жутковато. Малёк греб дальше, помня о том, чему его научила Сестра, когда они охотились, – как обходить зверя, чтобы он тебя не заметил. Как быть осторожным. Как быть тихим. И пока греб, не мог избавиться от ощущения, что дом, со ставнями на окнах и открытой белой пастью, как-то наблюдал за ним.

Однажды он случайно посмотрел вниз и увидел змею – она извивалась у его пальцев, которые он держал в воде. Он быстро вытащил руки, и змея исчезла из виду.

Мальчик уже сталкивался однажды со змеей, на Бабином причале, где она грелась в лучах солнечного света, лениво скрутившись. Он думал, та испугается его топота, но водяной щитомордник лишь щелкнул по доскам, будто черный хлыст. В итоге мальчик приколол его к причалу острогой и отрезал голову карманным ножом. Теперь он вспомнил, как работали у змеи челюсти, когда она умирала, и как с них капал яд. Потом он привел Бабу и показал ей.

– Вот, – сказала она, поднимая окровавленную голову с открытой конфетно-розовой пастью, – только так и нужно обращаться со змеями.

Он подумал о Птице-Отце, который с криком выскочил из леса и ударил Бабу, точно дерзкий черный щитомордник.

Он услышал шорох справа от себя, у берега. Уловил боковым зрением движение, услышал треск и шелест веток. Барка замедлилась против течения. Вдруг ветки перед ним раздвинулись сами собой, будто открылся занавес, и в эту новую, рваную прореху в линии деревьев он увидел высокую, осыпающуюся каменную стену, которая уходила в глубь леса.

Удивительно…

«Деревья что, сами расступились?»

…Он подвел барку к берегу среди павших листьев и ступил на узкую полосу земли, гладкую и песчаную. Взял свой мешок и поднялся на берег.

Дотронулся до стены, провел пальцами по грубой, шероховатой поверхности.

«Она, как я», – подумал он.

Стена тянулась в глубь чащи, насколько хватало глаз.

Он снова услышал этот звук – то ли треск, то ли шелест, – и, повернувшись, увидел, что промежуток в зарослях, через который он прошел, теперь сомкнулся, и деревья вернулись на место – как Баба, когда откидывалась назад со скрипом в своем большом кресле-качалке.

Он вспомнил Бабину кожу, всю в волдырях, почерневшую. Ее голову, от которой остались одни ошметки.

Его подруга была где-то здесь. Он представлял себе Птицу-Отца, как тот, весь в черном, стоял перед низким каменным строением у него во сне. Теперь, словно это было видение наяву, Малёк заметил рядом девочку, они держались за руки, и по ее безмолвному каменному лицу стекали слезы.

Мальчик глянул вдоль стены, в нем пробудился инстинкт охотника.

«Только так и нужно обращаться со змеями».

Малёк двинулся по стене в глубь острова.

Миранда в лачуге

Миранда выбежала из-за деревьев, запыхавшись, и увидела, глянув вверх, что старухин дом разрушен. Устремилась по склону, дважды чуть не упав, поскользнувшись на красной глине, тяжело дыша, ухватилась за лозу, чтобы подтянуться к вершине, склонилась над распростертым телом, накрытым кудзу на ступеньках крыльца. Убрала лозу и увидела округлое крошево из почерневшей кости и хрящей, и там, на последнем несгоревшем клочке кожи – три седых волоска. Прижала себе ко лбу ладонь и сильно надавила на череп, будто чтобы сдержать прилив скорби и ярости, который грозил сломить ее и утопить в себе. Затем накрыла старухино лицо и оглядела сгоревшую лачугу, двор за ней и кур, глупо кудахчущих в саду. Встала на ноги, кровь из бока тепло сочилась, впитываясь в прокладки, и позвала мальчика по имени. Ее голос разнесся над холмом.