Дочь лучшего друга

Понимаю, как это глупо, и понуро бреду в офис. Сажусь за стол в приемной и смотрю в пустоту перед собой. И чего я добилась этим побегом? Грустно усмехаюсь, а потом трясу готовой. Выпрямляюсь в кресле: нет, так нельзя. Если не прав отец, то всему происходящему должно быть объяснение. Почему Рома провалил тендер? Почему уехал? Где он сейчас? Я опускаю голову на руки вместе с прибивающим меня отчаянием. Потому что ответов нет.

Остаток вечера так и провожу, курсируя между пунктом А и пунктом Б, тихо ненавидя себя за это. В итоге забываюсь сном за столом в приемной. А утром просыпаюсь вмиг, когда открывается дверь.

Сердце ёкает и заходится, поднимаю голову, не замечая боли в затёкших мышцах. И тут же все внутри падает: не он. Тетя Инна. Мы смотрим друг на друга, она вздыхает, качая головой. В этом жесте и в ее взгляде сквозит только одна мысль: я же тебе говорила! Смотрю, как она приближается, как присаживается рядом со мной на корточки.

Зачем-то мотаю головой из стороны в сторону и спрашиваю:

— Где он? Ты знаешь?

Тетя Инна качает головой.

— Он со вчерашнего дня недоступен, — прибивает меня каждым словом. Я требовательно тяну руку.

— Дай телефон.

Тетя, снова вздохнув и покачав головой, кладёт мне на ладонь свой мобильный. Открываю вкладку последних вызовов, ловя несколько знакомых фамилий и, конечно, его имя. Нажимаю дрожащими пальцами “Рома” и прикладываю трубку к уху. Механический голос равнодушным набором слов душит мои надежды.

Я почти отбрасываю телефон на стол и ловлю во взгляде тети Инны торжество. Мне хочется заорать: чему ты радуешься? Тому, что кому-то тоже плохо, как было тебе? Тому, что ты оказалась права? Какая невыносимая жестокость в этом взгляде, в нем нет сочувствия или сожаления, и это немного меня отрезвляет.

Я вдруг осознаю как никогда ясно: у тети Инны вовсе нет причин так уж сильно меня любить. Особенно теперь, когда Рома выбрал меня, а она оказалась за бортом. И ее появление тут кажется вдруг подозрительным. Она, как и я, надеялась застать в офисе Рому? Иначе зачем пришла? А если так: тетя не знает, где он, а значит, просто давит на мою растерянность, пытаясь вырыть между мной и Ромой пропасть.

Наверное, мои мысли выдают меня, потому что взгляд тети меняется, она встаёт и отходит в сторону.

— Можешь мне не верить, если тебе так легче, — произносит ровным непроницаемым голосом, — это все равно ничего не изменит.

И тут раздается стук в дверь. Это так неожиданно, что мы переглядываемся в недоумении. Тут же дверь приоткрывается, и на пороге приемной появляется высокая блондинка. Я смотрю на неё и нутром чую: она не отсюда. Все в ней как будто другое. Сложно объяснить, на что я опираюсь, делая такой вывод, но почему-то уверена в том, что девушка приезжая. Она красивая, но все в ней мне кажется ненатуральным. Впрочем, что-то не только кажется: губы и ресницы так точно, и бюст тоже под вопросом. Девушка одета в короткое платье, идеально обтягивающее все изгибы. Туфли на каблуках, светлые распущенные волосы до поясницы. На вид ей не больше тридцати, а там черт его знает под этим количеством косметики.

Она оглядывает нас, хлопая глазками, а потом выдаёт:

— Простите, это ведь офис Романа Борцова?

Мы с тётей Инной снова переглядываемся, и несмотря на наши разногласия, негласно занимаем одну позицию: против этой странной девицы.

Тетя складывает на груди руки и кивает, добавляя:

— А что вы хотели?

— А Рома на месте? — спрашивает девица, и это ее “Рома” неприятно режет слух. Я занимаю позицию глухой обороны, смотрю исподлобья и жду продолжения.

— Роман Александрович, — нарочито произносит тетя Инна, — в отъезде. Ему что-то передать?



— А когда он вернётся? — девица чуть ли не губки надувает.

— А вы собственно кто? — не выдерживает тетя. Девушка откидывает назад светлые волосы и говорит:

— Меня зовут Кристина. Можно сказать, что я… Ромина невеста.

Паузой, повисшей в офисе, можно заполнить все пространство этого бизнес-центра. Моя броня действует ещё какое-то количество секунд, просто блокируя услышанную информацию и не подпуская ее к мозгу. А потом она падает на меня сверху огромной каменной плитой, примите, распишитесь. И я вдруг начинаю смеяться, смеяться так громко и неестественно, что мне не надо видеть лица окружающих, чтобы понять: это выглядит страшно.

— Не. Ве. Ста, — произношу по слогам, сдабривая каждый ударом ладоней об стол.

Они начинают гореть, потому что я бью так сильно, как могу. Откидываюсь в кресле и продолжаю смеяться. И только когда тетя Инна выплескивает мне воду на лицо, смех переходит в нервный плач. Я судорожно хватаю воздух, перерабатывая его в рыдания, пока тетя не встряхивает меня так, что я, кажется, чувствую это всеми внутренними органами.

— А ну успокойся! — рявкает она, и это работает. Наверное, примись тетя утешать и соболезновать, я бы продолжила плакать, но ее строгий собранный взгляд трезвит лучше любой воды. Я успокаиваюсь так же резко, как и начала истерику.

Перевожу взгляд на испуганную девушку и сухо говорю:

— Извините.