Дочь лучшего друга

Протягиваю отчиму телефон и вижу приближающегося к нам доктора Васнецова. Сердце поневоле замирает, но на непроницаемом, как маска, лице сложно разглядеть хоть какие-то эмоции.

— Новостей пока нет, — сообщает он, — состояние стабильное. Она без сознания. Я сейчас уезжаю, но остается дежурный врач, так что вам не о чем беспокоиться. А вообще, вы бы тоже ехали.

Я уперто качаю головой, доктор только плечами пожимает и уходит. Пока она не придёт в себя, я не могу находиться где-то: в гостинице, дома, — неважно. Я хочу быть рядом, может, это сраная сентиментальность, но мне кажется, что наше с отчимом присутствие ей помогает.

Кошусь на Павла. Он сидит рядом, глядя куда-то в пол, если вообще что-то видит. Странно, но мне импонируют его спокойствие, собранность. Я всегда считал его рохлей, которым мать вертит, как хочет, но сейчас в голову закралась нелепая мысль: он ведь ее реально любит. Нелепая, потому что думать о таких вещах я точно не планировал. Но сейчас вижу его тревогу в каждом жесте. В том, как он потирает рукой запястье, как постукивает пальцами по кожаному дивану, как щурится, глядя перед собой, даже в его слегка сутулой фигуре я вижу эту тревогу.

Мы сидим в коридоре до полуночи, в основном молчим. Нас никто не трогает, хотя и поглядывают, проходя мимо. Отчим уходит, а возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками с чаем.

Я киваю, принимая свой. Смотрю на поднимающийся пар, наматываю на палец нитку от пакетика, а потом говорю:

— Ты извини меня.

Я понимаю, что извиняться надо за многое, с четырнадцати годков накапало немало. И не столько перед отчимом, сколько перед матерью, которая лежит сейчас в реанимации вся в каких-то трубках и нихуя не знает, как я хочу ее обнять и сказать, что люблю.

И все мои обиды вдруг кажутся такими мелочными, словно я упорно все эти годы сам себе под кожу пихал маленькие занозы, а потом ходил и упивался своей болью. Эгоистичный козел.

Перевожу взгляд на отчима и понимаю, что пояснения не нужны, он мягко улыбается и говорит:

— Все нормально, Ром. Я не держу зла. И ты меня прости.

Я снова киваю и возвращаюсь взглядом к чаю. Делаю глоток, чувствуя, как обжигает губы, но даже не морщусь. Мне почему-то именно сейчас кажется, что все будет хорошо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В итоге я засыпаю на диване в коридоре. Кажется, на мгновенье прикрываю глаза, а открываю — уже светло. Не успеваю даже прийти в себя толком, как вижу приближающегося Васнецова. Он улыбается, а по мне, если уж и у хладнокровной маски разъехались губы, значит, все точно неплохо.

— Ваша мать пришла в себя, — сообщает мне, — ещё ночью. Но вас не стали будить. Показатели в норме, будем наблюдать и надеяться, что больше подобного не повторится.

— К ней можно? — спрашиваю, нервно сглотнув.

— Вообще, нет…

— Док… — умоляюще прижимаю руку к груди. — Мне надо уехать сегодня, хоть на минуту, а?

Мама выглядит бледной и испуганной, но уже без трубок. Я молча обнимаю ее, прижимая к себе, потом сажусь на корточки и, взяв за руки, говорю:

— Мам, я тебя люблю. И больше не вздумай меня так пугать, поняла?

Она смеётся и плачет одновременно. И почему-то именно сейчас кажется мне счастливее всех раз, что я видел ее за последние месяцы.

* * *

Из больницы уезжаю более-менее спокойным. Гоню по трассе в сторону города, и голова начинает заполняться текущими проблемами, которые вчера я откинул в сторону.

Погода портится, тяжелые тучи давят своим могуществом, словно обещают отыграться сполна, и вскоре на лобовое падают тяжелые капли, встречный ветер тут же безжалостно размазывает их по стеклу, оставляя мокрые дорожки.

Выжимаю педаль газа на полную и совсем скоро въезжаю в хмурый город. Больше всего мне хочется рвануть к Костровым, но я понимаю, что должен встретиться с Черновым, не затягивая. Даже домой не заезжаю, сразу отправляюсь в офис, чтобы переделать коммерческое предложение. На это уходит больше часа, но хоть телефон заряжаю за это время и договариваюсь о встрече с Черновым.

Валятся сообщения о пропущенных вызовах, я бегло смотрю, от кого. Сашки нет, впрочем, неудивительно, если ее телефон у Матвея. А вот где она сама?

И тут слышу в приемной шаги. Вскакиваю и несусь в сторону двери, чувствуя себя полным идиотом. А открыв ее, понимаю, что не зря. Это не Саша. Это Кристина. Следующая мысль, возникающая в голове, проста и логична: а она какого хуя тут делает?

— Рома! — девушка, кажется, не ожидала меня тут увидеть, потому что радость искренняя. Только зря, в ответ ничего подобного не дождётся.

— Ты здесь что забыла? — спрашиваю грубо, складывая на груди руки. Она хлопает глазами и смотрит тупым коровьим взглядом.

— Ты так стремительно уехал, — говорит, поджидая губы, — и номер сменил.

— И? — предлагаю ей продолжить свои великие мысли.

— Ну я же все понимаю, — вдруг частит Кристина, — мой бывший с тебя мог три шкуры снять. Но теперь не о чем волноваться, Ром, — она кладёт руки мне на плечи, а я их даже не скидываю, потому что слишком охуеваю от происходящего. — Мы развелись, и я свободна.