Дочь моего друга (СИ)

— Малыш, посмотри на меня, — требую. Слушается и затягивает в темные омуты. Сглатываю. — Если бы с тобой что-то случилось, я бы себе не простил.

Глава 24

Арина

Мне хотелось его ударить.

Еще бы он бы себе не простил. Он же человек слова! Кристально честный и несгибаемый.

Долбанный перфекционизм — вот, что на самом деле движет Демидом Ольшанским. Приправленный острым чувством вины перед отцом и болезненным трепетом за свою репутацию.

Демид требовал, чтобы я вспомнила все до мельчайших подробностей.

— Ты мне все рассказала, малыш? — настойчиво переспрашивал. — Ничего не забыла?

Конечно не все. О том, что в каждом взгляде, в каждом жесте Виолетты сквозила фальшь, я говорить не стала.

Всего было слишком много.

Трагичные нотки в голосе. Скорбный взгляд. Затуманенные поволокой глаза.

Но разве это не было очевидно? Для меня да.

Виолетта плохая актриса. Пока она говорила о себе, у нее еще получалось играть, но стоило заговорить о деньгах, образ безутешной скорбящей невесты утратил актуальность.

Когда я слушала, как она нуждается в финансовой поддержке, не могла поверить, что папа на все это покупался. Особенно когда она заговорила о детях.

Меня чуть не стошнило. Реально.

Я извинилась, торопливо попрощалась и уехала. Проехала квартал, остановилась и сразу же набрала Демида.

У меня и в мыслях не было что-то предпринимать за его спиной. Даже не представляю, что можно было сделать. Я пообещала Виолетте поискать договор или доверенность, но ведь я знаю точно, что в наш дом больше не попаду.

А где мне еще искать? Если я даже не понимаю, что именно нужно.

— Бумаги, детка. Документы на твое имя. И ключи от ячейки, — сказала Виолетта, — обязательно. Ищи ключи, Арина.

Никаких незнакомых ключей я в доме не находила. Если что-то и было, все давно забрали, странно, что Виолетта этого не понимает.

Или понимает. Но зачем-то ведет эту игру. Так как можно было не рассказать этого Демиду? Возможно, он знает решение этой задачи. И правильный ответ.

И я все ему рассказала. Единственное, чего не стала говорить, это о том, что мой отец оказался таким же как все стареющие мужчины.

Папиком.

И мне обидно, потому что мой отец был интересным мужчиной. Он заслуживал того, чтобы любили его, а не его деньги. Даже не так. И его тоже.

Неужели Демида в его возрасте тоже так накроет? Я читала, что чем красивее мужчина, тем тяжелее он переносит кризис среднего возраста.

Интересно было бы посмотреть на Ольшанского через десять лет. Но не уверена, что мы с ним так затянем наше общение.

Разгоняю руками белую пену. Захотелось принять ванну, впервые с тех пор, как я прилетела домой. Именно ванну, а не душ, чтобы пена хлопьями, как в детстве.

Демид сказал, что приедет поздно, так чем мне еще заниматься? Да и если б он дома сейчас был, что бы поменялось? Сидел бы в своем кабинете на том конце дома, и мы до ужина могли не встретиться. А иногда и до завтрашнего дня.

У Ольшанского в доме как в гареме — женская половина и мужская. Женская — это большая часть дома с кухней, гостиной, спальней и гардеробной. Здесь живу я. Мужская половина это его кабинет и спальня. И Демид с трудом выносит, если я нарушаю эти кордоны.

Он, кстати, тоже не поверил в полмиллиона.

— Поверь, малыш, задайся твой папа целью обеспечить тебя недвижимостью, это уже бы всплыло. И тут либо наши с тобой друзья этим бы воспользовались бы, либо ты.

— Я не воспользовалась.

— Значит, — Демид развел руками, — дамочка не в теме. Или же захотела пробить на всякий случай, вдруг повезет.

После нашего разговора он уехал и вот недавно позвонил, что задержится. Как будто для меня это что-то меняет.

Вода понемногу остывает, включаю кран с горячей водой и беру лейку душа. Я уже час лежу, наверное, если не больше. Подушечки пальцев превратились в гармошку, хватит киснуть.

Поднимаюсь из воды и ощущаю на себе обжигающий взгляд. Реально обжигающий, у меня не только кожа гореть начала, изнутри тоже будто язычками пламени облизало.

Я сначала его чувствую, потом вижу в отражении зеркала. Он мог бы давно уйти, но не уходит.

Так и я не спешу. Некуда.

Неторопливо смываю с тела остатки мыльной пены. Поднимаю глаза.

Мы встречаемся взглядами, и мне хочется схватить полотенце и завернуться. Или хотя бы руками прикрыться. Спрятаться от черных сверкающих глаз.

Мы смотрим друг на друга, воздух вокруг стремительно тяжелеет. Наливается тянущим возбуждением, отзывается где-то внизу живота.

Сердце стучит навылет, инстинктивно прижимаю руки к груди. Уже чтобы удержать, а не спрятаться.

В звенящей тишине слышится судорожный вдох, через несколько ударов сердца такой же рваный выдох. Отражение в зеркале исчезает. Хлопает дверь ванной комнаты, через несколько минут входная.

Заворачиваюсь в полотенце, бегу к окну, оставляя на плитке мокрые следы. Машина Демида выруливает со двора, автоматические ворота бесшумно едут обратно.

Этой ночью Демид впервые не ночевал дома.

* * *

Демид

Сижу в соседнем баре, тупо пялюсь в бокал с вискарем. Кто знает, нахера я его заказал, если я за рулем?

И кто бы сказал, что в меня вискарь не полезет, я бы долго ржал.