Дочь Монтесумы. Сердце Мира

Он стал усиленно жевать, но скоро силы его совершенно оставили, он опустился на землю, глаза сомкнулись, как во время сна, а горло схватывала легкая судорога. Яд все-таки проник в кровь; тогда мы подняли нашего товарища на ноги, взяли под руки и заставили ходить взад и вперед, увещевая не падать духом.

– Я стараюсь, – ответил он нам, но следующие его слова уже показали, что им овладел бред, и он свалился на землю.

Мне было тяжело смотреть на него. Я подумал, что он непременно умрет. Я не мог удержаться, чтобы не упрекнуть несчастную и неповинную девушку.

– Это ваша вина! – сказал я с озлоблением.

– Вы жестоки и говорите это, потому что ненавидите меня!

– Может быть, я и жесток, но разве я не имею на это права, видя, как близкий друг умирает по милости женского безумия?

– Разве вы один имеете право его любить? – прошептала она.

– Если мы его не разбудим, то белый человек умрет! – заметил Зибальбай.

– Проснитесь! Проснитесь! – кричала Майя. – Они говорят, что это я убила вас!

Ее голос дошел до его сознания, так как он ответил чуть слышно:

– Я попробую!

Мы опять подхватили его под руки, и он стал ходить, словно в сильном опьянении. Наконец он упал в полном изнеможении. Он схватил наши руки, мою и Майи, и приложил их к своей груди, дав нам возможность чувствовать, как все медленнее и медленнее бьется его сердце. Потом, совершенно для нас неожиданно, на всем его теле выступил такой обильный пот, что даже при слабом свете молодой луны мы могли видеть, как крупные капли одна за другой стекали по его лицу на землю.

– Я думаю, что теперь белый человек будет жить, – спокойно сказал Зибальбай, внимательно всматриваясь в его лицо.

Мы положили сеньора в гамак, закутали плащами. Потовыделение наконец прекратилось, унеся с собой весь яд. Он заснул, но через час проснулся и попросил пить. У нас не было ни одной капли воды, и мы ничем не могли ему помочь.

– Человечнее было бы дать мне умереть от яда, чем мучить нестерпимой жаждой! – упрекнул он нас всех.

– Нельзя ли попытаться достать воды в cueva? – предложила Майя.

– Невозможно! – ответил ее отец. – Это смерть для любого из нас!

– Конечно! Лучше умрет один, чем все четверо, – проговорил сеньор.

– Отец, – обратилась Майя к Зибальбаю, – ты должен взять лучшего мула и поспешить к роднику. Луна светит достаточно, и ты можешь вернуться обратно с водой через восемь или девять часов.

– Это бесполезно! – перебил ее сеньор. – Я столько не проживу. В горле у меня костер горит!

Зибальбай пожал плечами: он тоже был того мнения, что ехать ему бесполезно. Но Майя опять настойчиво обратилась к нему и сказала:

– Ты едешь или я поеду?

Тогда он отошел, что-то ворча себе в бороду, и через несколько минут в степи послышался топот ног удалявшегося мула.

– Не бойтесь, сеньор, – сказал я ему, – это яд так вас иссушил, но жажда вас не убьет… Жаль, что у нас нет никакого усыпляющего средства!

Он лежал некоторое время неподвижно, но по судорожным движениям его рук и лица можно было видеть, что он очень страдает.

– Майя, – произнес он наконец, – не можете ли вы найти холодный камень, чтобы положить мне в рот?

Она отыскала камешек, который он взял в рот. Подержав некоторое время, он его выплюнул, и мы увидели, что камешек был совершенно сухой.

– Разве вы злые духи, что так мучаете меня? Что же вы стоите и смеетесь надо мной? Дайте же мне хоть каплю воды!

– Я не могу больше видеть этих мучений! – обратилась ко мне Майя. – Останьтесь с ним, дон Игнасио!

– Вы правы: это зрелище не для девушки. Идите и засните, а я буду бодрствовать!

Она укоризненно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Она отошла шагов на тридцать и в раздумье опустилась на землю. Все дальнейшее я пишу с ее слов, как она мне потом подробно рассказывала. Она пришла к убеждению, что без воды сеньор не проживет ночи и что ее отец, при всей поспешности, не успеет вернуться вовремя. Сеньор умирал, и она чувствовала, как постепенно уходит из нее ее собственная жизнь. Спасти его может только вода, и воду надо непременно достать. Но где? Cueva! Если прежние жители спускались вниз и делали это ежедневно, то разве нельзя попробовать теперь? Она была молода и сильна, к тому же с детства привыкла к лазанию по городским стенам и кручам… Отчего ей не сделать попытку? И что за важность, если она убьется насмерть, раз он обречен?

Я продолжал стоять около умирающего друга и молил Небо о спасении его жизни. В это время ко мне подошла Майя и сказала:

– Вы думаете, что любите его? Если я останусь жива, то я, которую вы презираете, покажу вам, что такое любовь!

Я не придал этим словам никакого значения, потому что считал их сумасбродными.

Она скрылась. Потом я узнал, что она взяла веревку, небольшое ведро, которое привязала себе за плечи, нож, кремень и трут. Быстро добежала она через кусты до входа в пещеру, там срезала несколько сучков алоэ, которые сбросила вниз. Вслед за ними девушка бросила один зажженный факел, чтобы хоть немного освоиться с предстоящим спуском. Потом Майя зажгла еще одну ветку, укрепив ее у самого входа в колодец, и стала спускаться.