Дочь Монтесумы. Сердце Мира

– Тикалю удалось прекратить волнение обещанием, что совет старейшин разберет это дело в день поднятия вод – сначала в святилище, а потом на глазах всего народа. Слова Зибальбая крепко запали в память, и народ жаждет знать, что случится, если пророчество исполнится. Народ, многие знатные сановники и старейшины думают, что безумие Зибальбая ниспослано свыше и что небесный голос побудил его идти в далекое странствие… Я уже стар, давно служу богам и приношу им жертвы, но еще никогда не случалось, чтобы они исполняли те просьбы, которые к ним обращают, или чтобы бессмертные что-либо говорили смертным. У этих чужеземцев свои, не наши божества… И вот я думаю, что, будь я на вашем месте, я нашел бы способ вселить голос в безмолвные уста наших богов.

– Что это значит? – спросила Майя.

– Вот что: когда разъединенные части Сердца соединятся в установленном месте на алтаре, то боги дадут какой-либо совет, который будет нам путеводным лучом в будущем. Я знаю, что древний символ на алтаре внутри имеет пустоту, и возможно, что там мы найдем какое-либо откровение, имеющее отношение к нынешним событиям. Может быть, оно совершенно незначительное… Но недавно я нашел в храме письмена, которые, если бы они оказались в алтаре, имели бы большое значение для вас…

– Прочти! – сказала Майя.

Маттеи прочел:

– «Это – голос безымянного божества, который его пророк слышал в год создания храма и начертал на золотой скрижали, которую вложил в тайник святилища, чтобы быть провозглашенным в тот далекий час, когда будет найдено утраченное: День и Ночь соединятся вместе. Голос говорит тебе, единственной дочери вождя, имя которой есть имя народа. Когда народ мой состарится, число его уменьшится и сердца очерствеют, возьми себе в супруги мужа из белого племени, сына далекой страны, которого ты приведешь из-за пустыни, чтобы мог мой народ возродиться, и вся страна будет принадлежать твоему ребенку, ребенку божества: восток и запад, север и юг, – подобно тому как мои крылья раскинуты между восходом и закатом солнца».

– Ты сам составил эту надпись, – хладнокровно проговорила Майя, – и хочешь, чтобы я вложила ее в тайник святилища, потому что сам боишься того проклятия, которое тяготеет над тем, кто совершит кощунство или скажет ложь перед жертвенником… Если ты не боишься мщения божеств, то опасаешься мщения Братства.

– Говоря правду, я опасаюсь обоих. Но у вас выбора нет.

– Что же делать? – обратилась к нам Майя. – Я не знаю, что ему ответить. Я утратила веру своего народа и склоняюсь в вашу веру. Если мы не поклоняемся здешним богам, то все-таки давали клятву, вступая в Братство. Пусть говорит первый и умнейший. Игнасио, ваше мнение?

– Я против обмана. Я не признаю богов этой страны, но у себя на родине знаю Братство и не могу способствовать обманным действиям в его среде. И все-таки, так как тут затронута наша жизнь, я говорю, что если вы двое решите дело положительно, то я буду связан вашим решением. Но если ваши голоса разделятся, то пусть отдалившийся будет связан нашим мнением.

– Теперь, мой возлюбленный, что скажете вы? Что лучше: смерть и чистая совесть или обман и моя любовь в придачу…

– Я не имею права выбора, – перебил ее сеньор. – Не боюсь умереть, но, как человек, естественно, хочу жить. Здешние боги мне ничто, но, как член Братства, я считаю себя связанным. Нужно совершить обман, а я еще никогда этого не делал. Но я полагаю, что человек может выбрать жизнь и любовь вместо бессильной смерти и при этом не запятнать руки. Впрочем, в этом деле, как и во всяком другом, я исполню твое желание, и если ты предпочитаешь умереть, умрем вместе!

– Нет, будем жить! Нас ожидает счастье в другой стране. Боги не спасли моего отца и не остановили Маттеи от измены. Я готова подвергнуться их мщению, лишь бы хоть год прожить около моего возлюбленного!

– Пусть будет так! – произнес Маттеи, а из угла, где лежал Зибальбай, мне почудился подавленный стон.

– Что же дальше? – спросила Майя.

– Идем в святилище… Надо взять талисман. Где же он?

– У меня половина, – ответил я, – другая у Зибальбая.

– Майя, возьми ее!.. Ты должна!

Майя сняла с груди отца половину символа, говоря почти про себя:

– Мне кажется, что я граблю умирающего!

– Чтобы спасти живых! – добавил Маттеи.

Взяв светильники, мы двинулись в путь. Маттеи шел, открывал двери и не запирал их за собой. Я спросил почему, и он ответил: