Дочь полковника

Джорджи вышла из ярко освещенного холла в непроницаемую тьму туманной октябрьской ночи. Джоффри взял ее под локоть, и они, спотыкаясь, побрели между рядами кустов к дороге, где мрак не был таким густым. Но и там он не отпустил ее локтя. Совсем недавно ее пронизал бы блаженный трепет, но теперь ей чудилось, что связавшее их «нечто» дало трещину, если не разлетелось вдребезги. Она даже предпочла бы, чтобы он к ней не прикасался, но оттолкнуть его у нее не хватало силы. Конечно, можно было ограничиться поверхностным заключением, что она ревновала. Однако все ли исчерпывалось ревностью? В ее смятенных, мыслях царил полный хаос, и она ничего толком не понимала.

Полагаться Джорджи могла только на инстинктивные побуждения. Попытайся она объяснить их лукавому Перфлиту, он без труда опроверг бы ее детские доводы – и все же что-то в ней не поддалось бы никаким убеждениям. Мелкотравчатый разврат, который ей только что довелось наблюдать, не только шокировал дочь полковника с вдолбленными в нее предрассудками и узостью, но возмутил все потенциальные слагаемые подлинной женщины. Эти тисканья, эта поза пресыщенной сексуальной изощренности не только смущали ее, но вызывали в ней брезгливое раздражение. Самым же ужасным оказалось то, что Джеффри как будто упивался всем этим не меньше, чем коктейлями, которых поглотил изрядное количество. Едва они вышли на дорогу и перестали спотыкаться на каждом шагу, он заговорил громким наспиртованным голосом:

– А я рад, что мы туда сегодня заглянули. Отличная вечерушка! Уж не помню, когда я так веселился.

Джорджи невольно вздрогнула. «Кто-то наступил на мою могилу», – подумала она машинально, но ничего не сказала.

– Нет, вечерушка что надо, – продолжал Джоффри алкоголически громко. – А вы видели, как тот тип вылил коктейль за шиворот другому типу? Я думал, ну, умру от смеха. Сверх всякого!

Джорджи поежилась. Любимая фразочка из репертуара Марджи…

– Я вас там нигде не видела, – сказала Джорджи. – Что вы делали?

– Да так, развлекался. А знаете, ваша подруга Марджи – преотличная девушка и любой другой даст сто очков вперед.

– Да, – ответила верная Джорджи, хотя и с легким сомнением.

– Сначала мне было показалось, что она задавака. Ну, знаете, высший свет и все такое прочее, но она сразу сменила пластинку, чуть увидела, что мне начхать. По-моему, она жутко милая.

Он не добавил, что договорился с Марджи отправиться завтра на «бентли» выпить где-нибудь чаю. Ну, бросит она своих гостей на два-три часа, так что?

– О чем вы разговаривали?

– Да обо всем понемножку. Она жутко много знает про лондонские театры, и про актеров, и про всяких писателей. А знакомых у нее – навалом. Я себя прямо провинциалом почувствовал. И знаете, там ведь были сплошь разные знаменитости. Марджи мне много чего порассказала, чуть не про всех про них. А веселятся ну, до упаду. Я слышал, что люди высшего круга теперь придерживаются самых широких взглядов и все такое прочее, но даже не представлял, как они умеют дать себе волю. Нет, преотличная вечерушка. А Марджи просто до жути симпатичная: пригласила меня приехать к ней в Лондон – она меня там всюду сводит.

Не будь Джоффри на три четверти пьян, он, конечно, не был бы столь прямолинейно груб и не выдал бы себя столь глупо. Но половина тормозов у него перестала работать, и он выбалтывал все, что приходило ему в голову. Джорджи озябла, и ее охватила тоска. Как запанибратски говорит он о «Марджи»! Как восторгается «грязной пеной, оставленной войной», которую изобличал, разравнивая лужайку! Почему он так внезапно и так круто переменил точку зрения? Не потому ли, что прежде «пена» не желала его знать, а теперь приняла как своего? Нет-нет, не может быть! Джоффри не такой! Да и в конце-то концов Марджи, наверное, только из дружбы к ней была особенно приветлива с Джоффри.

Они подошли к повороту дороги, где под сплетением древесных ветвей, с которых медленно падали капли, темнота была чернильной. Наглость и джин взыграли в новом приемыше Велиала:[132] он без околичностей притянул Джорджи к себе и принялся ее целовать, шаря по ней руками. Он обдавал ее лицо горячим спиртным дыханием и так крепко обнимал одной рукой, что ей стало больно. Куда девался почтительный, нежный Джоффри, который так сладко поцеловал ее, когда они сидели на упавшем дереве? И все же в ином настроении, при иных обстоятельствах Джорджи, возможно, «разрешила» бы ему такие вольности. Но теперь она не сомневалась, что он не удержался не потому, что она ему дорога, а просто насмотревшись на подобное у Марджи. «Это ведь похоть, а не любовь!» – подумала она грустно и чопорно. О Джоффри, Джоффри! Тем не менее она его не оттолкнула – ведь она-то его любила! И только грубо недвусмысленное, хотя и неуклюжее посягательство, настолько ввергло ее в панику, что она вырвалась от него.

– Джоффри!

– Да не ломайся! – сипло буркнул Джоффри. – Давай, а? Кому от этого какой вред?

Джорджи в исступлении топнула ногой.