Дочь полковника

– Удивительно, – сухо согласился Перфлит. – Я называю ее лилией Недуга, возросшей из тайного ила. Одной из лилий Лес[129]… Боже великий, что вы тут делаете, Мейтленд?

Последние слова были обращены к человеку с усталым немолодым лицом, который, улыбаясь, остановился возле них. Перфлит познакомил их и шепнул Джорджи на ухо:

– На войне был несгибаем – даже Военного креста не получил.

Мейтленд сел на место, которое только что освободила мисс Кейсмент, но не стал ни сжимать руки Джорджи в своих, ни прижиматься к ней. Джорджи почувствовала к нему искреннюю благодарность: ей уже казалось, что в этом странном, в этом перевернутом вверх тормашками мире никто ничем другим не занимается.

– Извините мое любопытство, если оно неприлично, – сказал Перфлит, – но я очень хотел бы узнать, как вы сюда попали. Вот уж никак не ожидал встретить вас среди этой банды.

– Нелепо, верно? – со смехом согласился Мейтленд. – Но, видите ли, Стюарт был начальником адъютантского отделения штаба моей дивизии. На днях я встретился с ним в клубе, и он пригласил меня приехать сюда в любую удобную мне субботу. Я не знал, что он куда-то отбыл. Но, должен сказать, его дочь была удивительно любезна и радушна.

– О, она здоровая натура, – сказал Перфлит. – Эта вечеря любви не совсем в духе ранних христиан, просто очередной взбрык от избытка молодых сил. А так она очень милая девушка, не правда ли, Джорджи?

– Очень милая, – согласилась Джорджи без особого жара.

Где, где Джоффри? Что они там делают?

– Веселенькое зрелище, – заметил Перфлит, обводя взглядом гостей, которые от коктейля к коктейлю вели себя все более развязно. – Как должно теплеть у вас на сердце от созерцания мира спасенной демократии.

– Честно говоря, мне все это чертовски безразлично.

– Неужели? – вопросил Перфлит. – А я так питаю к происходящему живейший социологический интерес. Мне чудится, что время от времени до меня доносится отдаленный грохот повозок, съезжающихся к гильотине, пусть и метафорической.

Джорджи недоумевала. О чем, собственно, он говорит? Однако ее сосед, видимо, понял.

– Вы оптимист, – сказал он. – У кого, по-вашему, хватит духа ими править?

– О, – небрежно обронил Перфлит, – неизбежное tiers état,[130] гнусная чернь, порнофильствующий пролетариат.

– В очень раннем возрасте я стал принципиальным зрителем, – сказал Мейтленд. – И мне абсолютно все равно, что они делают. Пусть их.

– Какой вы превосходный столп Империи, – съехидничал Перфлит. – Придется доложить о вас в генеральный штаб. Но если серьезно, Мейтленд, чего вы хотите, о чем вы думаете?

Мейтленд предложил Джорджи папиросу, она отказалась, и он закурил сам.

– О чем я думаю? – медленно произнес он. – Пожалуй, думаю я много, но не хочу, чтобы об этом знали. Я думаю, что наиболее полное нравственное банкротство, известное истории – тысяча девятьсот четырнадцатый год, – оказалось на редкость благоприятным для буйного роста человеческого бурьяна. Я думаю, что у таких, как я, выход только один: стать пропавшим без вести, предположительно убитым. А хочу я, чтобы меня оставили в покое.

– Тихо сойти в желанную могилу? – сказал Перфлит. – Ну, ну! Я не принадлежал к вам, героическим мальчикам, и, признаюсь, мне любопытно поглядеть спектакль.

– На здоровье, – ответил Мейтленд, пожимая плечами. – Не думаю, что вы увидите хоть что-то, стоящее внимания. Какое значение имеет, как они блудят, и какая грязь питает их тщеславие?

На Джорджи этот разговор подействовал угнетающе, и ей не понравилось, что ее сосед употребил слово, приличное только в литании. Слава богу! Вон Джоффри и Марджи! Наконец-то! Она вскочила с дивана.

– До свидания. Вон мистер Пейн. До свидания.

– Кто эта милая дурнушка? – спросил Мейтленд, глядя, как она идет к Марджи и Джоффри.

– Дочь армейского офицера в отставке, – сказал Перфлит. – Ну, знаете, родилась в казарме, росла в траншее. Одно время я подумывал, не спасти ли ее – чисто безнравственным способом, разумеется. Но она безнадежно добродетельна.

– Она что, помолвлена с этим мясистым типом в галифе?

– А-а! Это одна из наших местных жгучих тайн. Месяца полтора назад я предлагал поставить пять против одного, что к этому времени она уже будет официально с ним помолвлена. Но пока ни звука. Видимо, она разыграла свои карты с предельной бездарностью. Казалось бы, даже такая дурочка, как Джорджи, могла бы вбить гвоздь в лоб этого Гинденбурга.[131]

– Он словно бы очень заинтересовался нашей хозяйкой.

– А верно, черт побери! – Перфлит оживился. – Как похоже на нашу очаровательную Марджи! Мужчина для нее начинает существовать, только если на него претендует другая женщина. Нет, право, эта американизация Англии заходит слишком далеко!

3