Дочь полковника

Работая, они разговаривали. Джорджи заметила, что почти всегда соглашается с Джоффри. А если не соглашалась, у них завязывались жутко интересные споры, неизменно завершавшиеся тем, что он убеждал ее в справедливости своей точки зрения. С легким удивлением она обнаружила, что об очень многих предметах у нее своего мнения вообще не было, а потому стоило Джоффри упомянуть, что именно он считает верным, и она сразу же видела, насколько он прав. А обо всем том, что ей представлялось непререкаемым и где не было места для ереси, Джоффри – о, радость! – придерживался точно тех же мнений, что и она сама.

Они беседовали о религии. Джоффри сказал, что его она трогает мало – хочешь не хочешь, а «там» вскоре убеждаешься, что в мире чертовски много такого, о чем их преподобия ничего не знают, да и Библия помалкивает. А к тому же, черт побери, есть Наука – нельзя же верить в историйки про Адама и Еву и про Иону в чреве китовом! Джорджи была немножко шокирована и сказала, что думать следует не о букве, а о духе религии, и без Бога никак нельзя, потому что должно же быть у всего начало, и вообще людям необходимо в жизни что-нибудь такое.

– Вот именно, – согласился Джоффри. – Я как раз к этому вел. Образованным людям вроде вас или меня нет никакой необходимости верить во всю эту древнюю чушь, но низшим классам она обязательно нужна. Помогает дисциплинировать их. Учит знать свое место. Только миссионеры хуже зубной боли. Вбивают туземцам в голову черт знает что.

– Я всегда думала, что миссионеры просто глупые любители совать нос в чужие дела, – отозвалась Джорджи, орудуя совком.

– Жуткие зануды, – сказал Джоффри и, взяв лопату, принялся бить по земле почти с садистической энергией, словно по миссионерскому затылку. Он даже запыхался немножко и остановился перевести дух.

– Неужели вы ни во что не верите? – спросила Джорджи, с благоговейным ужасом обнаруживая такую бездну безверия в таком красавце.

– По-моему, вера тут вообще ни при чем. Что-то мы знаем, а чего-то не знаем, но какой смысл верить в старые сказочки, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть? Человек должен по мере сил жить честно, исполнять свой долг перед Империей и зарабатывать достаточно, чтобы полностью обеспечивать себя и своих близких. Конечно» – великодушно признал он, – для женщины это может быть и по-другому. Если религия помогает ей не сбиваться с пути, так я вполне за.

– Прежде я часто ходила в церковь, – заметила Джорджи, усердно копая.

– А теперь нет?

– Ну, иногда, чтобы доставить удовольствие маме, – с бодрой убежденностью солгала она. – Вы ведь знаете, как пожилые люди смотрят на все это.

– Мои родители скончались, – произнес Джоффри с надлежащей грустью. – Если бы они были живы!

– Бедняжечка! – нежно сказала Джорджи и с затеплившейся надеждой добавила: – Как вам, наверное, одиноко!

– Случается, – ответил Джоффри, не уловив намека.

Джорджи вздохнула. Воцарилось недолгое молчание.

– Очень много людей, – сказал затем Джоффри, – считают, что поэзия – сплошная чушь.

Джорджи собралась было от души согласиться, но спохватилась и произнесла только:

– Неужели?

– Но я не согласен, – твердо объявил Джоффри. – Естественно, всякую старомодную муть никто по своей воле читать не станет. По-моему, Шекспира перехвалили, как вам кажется?

– Ах да. Я его не выношу. В школе мы все время учили из него что-нибудь, и я его возненавидела. Но Киплинга я люблю.

– Отличный поэт! – сказал Джоффри. – Мне всегда нравилось это место… Как оно там? Черт, забыл! Ну, вы знаете, про этого типа с пулей в селезенке. Настоящая поэзия!

– Да-а, – с сомнением согласилась Джорджи. – А мне всегда нравилась «Книга джунглей». Вы Рикки, Тикки-Тави помните?

– Еще бы! Но как вы много читаете!

– Нет, я читаю жутко мало, – возразила Джорджи. – По правде говоря, я не очень люблю книги. Всегда предпочту погулять или сыграть, например, в теннис.

– Я тоже, – согласился Джоффри. – Но я считаю, образованный человек должен иногда прочитывать книжку-другую. А там иногда такая бывает жара, что пошевельнуться трудно, и только остается, что читать.

– Я люблю живопись, – сказала Джорджи, чтобы оправдаться и сменить тему на более безопасную: в области литературы Джоффри был явно выше нее на целую голову.

– А? Боюсь, я в ней ничего не понимаю. Правда, у меня был один знакомый, совершенно на ней помешанный, – ходил в Национальную галерею, собирал открытки – ну, там Боттичелли[113] и все такое прочее.

– Нет, я этих старых мастеров терпеть не могу! – сообщила Джорджи. – Я думала про Уайли – он пишет такие прелестные картины с военными кораблями, верные до мельчайших деталей, папа говорит. И есть еще художник, не то Маллинс, не то Маггинс,[114] который пишет скаковых лошадей: они выглядят совсем как живые – кажется, они вот-вот сойдут с холста на землю. Ну, чудесно!

– Да, – сказал Джоффри. – По-моему, я видел их в иллюстрированных газетах. А знаете, я испугался, что вам нравятся эти кубисты.

– Ой! – вскрикнула Джорджи. – Как вы могли! Я ни одной такой картины не видела, но, по-моему, они ужасная гадость.