Дочь понтифика

– Отчасти. Я сделал это только ради тебя.

– Вот спасибо так спасибо! Но куда теперь направляется Чезаре?

– В Неаполь, и я очень обеспокоен.

– Почему? Надеюсь, папа дал твердые гарантии?

– За этим дело не стало. Но никто лучше тебя не знает, чего стоят обещания Ватикана. У нас в Венеции есть поговорка: «Честное слово на честном слове держится». Прибавь к этому, что Юлий II впадает в ярость при одном упоминании фамилии Борджиа. Еще неизвестно, как повернется ситуация. Пойдем-ка на всякий случай отсюда, неподалеку в стене есть глубокая ниша, там и поговорим.

Они перебираются в более укромное место, устраиваются на каменной скамье, и Бембо, приобняв Лукрецию за плечи, говорит:

– Мое сердце вот-вот разорвется, но, увы, мне кажется, что нам придется расстаться.

– Почему, почему?

– Сейчас объясню. Ты сама научила меня – не словами, а поступками – думать о судьбе дорогих людей прежде, чем о собственной. Никого дороже тебя у меня нет и не будет. Но если наши отношения продолжатся, они неминуемо будут грозить тебе множеством опасностей. Подумай сама: твой свекор сильно болен, потом герцогом Феррары станет Альфонсо, ты – герцогиней. Что сможет принести Лукреции д’Эсте присутствие Пьетро Бембо? Только несчастье. Наши дороги расходятся, но помни: я всегда тебя любил, и чувство это бесконечно.

Через несколько дней одиночество Лукреции, ставшее еще более горьким, чем раньше, скрасил приезд родственницы, которую она не видела со дня свадьбы. Маркиза Мантуанская Изабелла была дочерью герцога Эрколе, сестрой Альфонсо, Лукреции, следовательно, приходилась золовкой.

Неприязнь между женщинами порой порождает собственную противоположность

Маркиза Мантуи приехала, чтобы повидаться с занедужившим отцом. Встретившись наедине, без свиты, молодые женщины не то чтобы обнялись, но сделали символическое движение друг к другу и коснулись щеками, изображая поцелуй. Взаимная пантомима развеселила обеих.

– Слава богу, дорогая Лукреция, – издала смешок Изабелла, – что ты не слышала моего брюзжания на вашей с Альфонсо свадьбе.

– К сожалению, слышала. Но не ты одна демонстрировала тогда недовольство.

– О да, многим казалось, будто ты втираешься в достопочтенную семью, надеясь подправить свою изрядно подмоченную репутацию. А я к тому же думала: «Эта хитрая курица мечтает прибрать к рукам дом, в котором мы выросли, дом моей покойной матери».

– Не только думала, но и говорила.

– Спора нет, было такое дело.

– И что же заставило тебя изменить взгляд на вещи?

– Многое. Но главное – твое отношение к старому герцогу. Ты искренне желаешь ему добра, это видно, тут нет ничего показного.

– Иначе и быть не может. Он тоже делает для меня много доброго.

– Ах, мой отец Эрколе, как он стал слаб – а ведь еще недавно во всем оправдывал имя, данное ему при рождении[35]! Хорошо, что сейчас с ним те, кто его любит. Жаль только, нет здесь наших мужей – ни моего Франческо, ни твоего Альфонсо.

– Жаль, конечно. Хотя мой недавно страшно меня обидел. Чего только ни наговорил! Вспомнил чудовищные сплетни, казалось бы прочно забытые, довел до полного отчаяния и отправился в очередную поездку. Герцог стал меня успокаивать: мол, у Альфонсо такой уж характер, надо набраться терпения, и все пройдет. Так ведь не прошло же: вернувшись в Феррару, твой брат ни словечка мне не сказал, и снова прочь.

Изабелла д’Эсте

– Приехал-уехал… Как это на них похоже! И как нас обеих, Лукреция, угораздило выйти замуж за вояк? Альфонсо хоть на виоле умеет играть.

– Между прочим, мог бы стать прекрасным музыкантом.

– Мог бы – но для него слаще звуки пушечной пальбы. Франческо такой же.

– Две страсти: кровавые битвы и охота, – добавляет Лукреция.

– Точно. Когда они не убивают людей, то отыгрываются на животных.

– Увы! Нам чужды интересы мужей, им – наши. Печально это, Изабелла!

– Что и говорить. Вот послушай, как я пыталась приохотить Франческо к живописи и отохотить от войны. Когда он возвратился с победой после очередного смертоубийства, я предложила позвать Андреа Мантенья, одного из самых известных художников Мантуи, и заказать ему полотно под названием «Триумф Цезаря». Франеческо сразу понял, кто тут Цезарь, и с удовольствием согласился. Я же попросила Андреа изобразить истинный итог военного успеха: горы трупов, грабеж, сцены насилия среди дымящихся развалин. Матенья принес эскизы, Франческо мельком глянул, увидел триумфатора, на остальное не обратил внимания, одобрил в общем и целом и отправился на охоту. И главное, вот уже два года не платит художнику ни гроша, а ведь тот продолжает работу над «Триумфом».

– Да уж, – соглашается Лукреция, – все прекрасное проходит по самому краю их сознания.

– А когда, – продолжает Изабелла, – они все-таки проявляют видимый интерес к высокому, то лишь для того, чтобы казаться истинными аристократами: мы, дескать, люди культурные и одухотворенные!

– И все-таки мы их любим, хоть и презираем слегка.