Дочь профессора

— Увы, очень скучными делами. В Вашингтоне. Но это дает мне приличное жалованье, а потом я получу пенсию, так что жаловаться не приходится. — Он улыбнулся, и улыбка была такой же фальшивой, как его ироничность и его добродушие. — В конце концов, — продолжал он, — мой отец, дедушка Джулиуса, был всего-навсего сталеваром. — Он рассмеялся. — Быть может, работал на одном из сталелитейных заводов вашего дедушки.

— Что-то не припомню, чтобы у моего дедушки были сталелитейные заводы, — сказала Луиза.

— Разве нет? — спросил Бернард Тейт. — Впрочем, возможно, что и не было.

— Хотя, кто знает, он мог вкладывать деньги и в сталь, — сказала Луиза.

— Очень может быть, — сказал Бернард Тейт. — Очень может быть. А теперь его внучка и внук сталевара встречаются как равный с равным в одном из наших крупнейших учебных заведений. — Он обвел взглядом гостиную Джулиуса. — В этом величие Америки, — сказал он.

Луиза и Джулиус молчали.

— Ничто не приносит мне большего удовлетворения, — сказал дядюшка, — чем сознание того, что я могу дать Джулиусу возможность находиться здесь.

— Джулиус говорил мне, что вы платите за его обучение, — сказала Луиза,

— Значит, он просто умеет отдавать должное. Я рад это слышать.

— И еще он рассказывал мне о том, как вы прилетали к нему на день его рождения в Альбукерк.

— Это доставляло мне удовольствие.

— Ты был необыкновенно добр ко мне, — сказал Джулиус.

Дядя пожал плечами.

— После того как твой отец умер, — сказал он, — для меня было не только долгом, но и удовольствием давать тебе образование. В конце концов, я не хотел, чтобы твой характер складывался исключительно в условиях… ну, скажем, в условиях латиноамериканских влияний. — Он рассмеялся.

Луиза, с интересом приглядываясь к нему, решила, что, вероятно, он служит по линии здравоохранения, либо просвещения, либо в какой-нибудь общественной организации, так как он смахивал одновременно и на врача, и на школьного учителя. Она поглядела на его тонкие сухие губы, на тяжелые полуопущенные веки, мешавшие уловить выражение его глаз, потом на его крупную лысеющую голову.

— Мне было очень приятно познакомиться с вами, Луиза, — сказал дядя Бернард, поднимаясь на ноги. Он был обут в тяжелые черные башмаки.

— Надеюсь, что я не…

— Нет, нет, — прервал он ее. — Мне пора домой.

Луиза перевела взгляд па Джулиуса, но тот смотрел на дядю.

— Ты проводишь меня до машины, Джулиус? — спросил мистер Тейт племянника.

— Разумеется, — сказал Джулиус. Потом обернулся к Луизе. — Обождешь меня минутку? — спросил он.

— Конечно, — сказала Луиза.

Когда они ушли, она села и углубилась в созерцание своих ногтей. Так, в раздумье, она просидела минут пять-шесть, пока не вернулся Джулиус.

— Прости, что я задержался, — сказал он.

— Ничего, — сказала она. — Это я виновата. Я никак не хотела помешать тебе провести вечер с дядюшкой.

— Не беспокойся, — сказал Джулиус. — Ему завтра надо очень рано вставать. Так что все равно он уже должен был вернуться к себе в отель.

— Ты ни капельки на него не похож, — сказала Луиза.

— Я, верно, больше пошел в мать.

— Я имею в виду не только внешность.

— Ну да, — сказал Джулиус, — он из другого теста. — Он сел рядом с Луизой на кушетку и взял ее руку. — Но не будем говорить о нем, — сказал он.

Луиза улыбнулась.

— О чем же ты хочешь говорить?

— Не знаю. — Джулиус рассматривал ее руку, повернув ее сначала ладонью вверх, потом обратно. — А ты грызешь ногти, — сказал он.

Луиза выдернула руку и засунула обе руки под себя.

— Сама знаю, — сказала она.

— Ну, ну, не сердись, дай-ка мне ее сюда, — сказал Джулиус и потянул к себе ее правую руку.

— Ладно, — сказала она, позволяя ему завладеть рукой, — только не говори больше гадостей.

— Разве это гадость? Ты грызешь ногти. Ну и грызи.

А руки у тебя все равно очень красивые.

— Благодарю вас.

— О твоих руках, надеюсь, можно говорить?

— Если тебе хочется.

— Где они были?..

— Да преимущественно со мной.

— Что они делали?..

— Много будете знать, скоро состаритесь.

— А что им хотелось бы делать?

— Левой или правой?

— Разве между ними есть разница?

— Левая никогда не знает, что творит правая. — Говоря это, Луиза сняла левой рукой руку Джулиуса, лежавшую на ее правой руке, и освобожденная рука обвилась вокруг его плеч и зарылась в его густые волосы за правым ухом.

— А сейчас обе руки действовали довольно согласованно, — сказал Джулиус, приближая свое лицо к лицу Луизы.

— Кажется, да, — прошептала Луиза. — Почти.

Их губы слились, и руки перестали жить своей самостоятельной жизнью, и все стало едино — и тела, и сплетенные руки.

А потом, когда долгий поцелуй оборвался, посыпался град легких поцелуев — в нос, в глаза, в шею, в уши, в кончики пальцев…

Время близилось к полуночи, и Луиза сказала:

— Могу я остаться у тебя на ночь?

— Ты еще спрашиваешь! — сказал Джулиус.

— Я лягу здесь, на кушетке.

— Это не обязательно, — сказал он, улыбаясь.

— Знаю, но я так хочу. Помнишь, ты сам сказал: должно быть что-то большее, и теперь я понимаю — ты был прав. Но я хочу быть уверена, что это есть… что это то самое… самое большое..

17