Дочь Птолемея

А Тара все пела, теперь что-то печальное, нежное, бередившее душу; приятная мелодия всех взволновала. Когда она кончила, мужчины, оставшиеся одни, без женщин, молчали некоторое время с растроганными лицами. Потом раздались крики, более восторженные, чем можно было ожидать.

Тара раскланялась и удалилась.

Нестор тоже захотел петь; он попробовал свой голос, однако его никто не услышал, ибо всякий шум тонул в общем гуле. Тогда он поднялся во весь рост и забасил, воздев руки над головой.

— Замолчи, Нестор. Что ты ревешь, как павиан?

Его усадили, но он освободился, не без борьбы, и, поднявшись снова, на этот раз на стол, возопил:

— Не трогайте меня! Я хочу спеть одну непристойную песенку. Не-при-стой-ную! Ясно? Со всякими сладостями.

— Да перестань!

— Кто тебя будет слушать?

— Шел я раз по улице, — запел все же Нестор, но его дернули за руку, и он со стола перелетел на ложе, — молод ещё был…

Ему стали закрывать рот ладонями, но он вырывался и тянул свое, вращая глазами и улыбаясь мокрым ртом:

— А одна бабенка… тра-та-та-та. Сейчас, сейчас будет такое… Вы только послушайте.

В это время рослый Зет, известный своей отвагой и силой, стукнул себя в грудь кулаком и предложил любому из собравшихся помериться с ним силой.

Ближайшие к нему мужчины переглянулись и засмеялись: никто не решился принять вызов силача. Зет разочарованно махнул рукой.

— Я могу! — воскликнул молодой Деметрий и посмотрел на царицу, в окружении своих дам бесстрастно восседающую на ложе, — на своих гостей она глядела совершенно спокойно, ничему не удивляясь.

Деметрий подошел к Зету, и они тут же сцепились, как настоящие борцы. Они боролись с переменным успехом, катались по полу, сбили столы, приходя в ярость от напрасных усилий.

Клеопатра повелела их развести, сказав, что она довольна обоими. И тут началось: одни кричали, что они дальше или выше всех прыгают; другие бегают, как антилопы; третьи совсем не пьянеют, сколько бы они ни пили.

Двое обжор, долго не рассуждая, принялись за жареные бычьи ляжки, с треском обдирали с костей мясо и пережевывали крепкими зубами.

Кудрявый Атис вызвался переплыть пруд, кишевший крокодилами. Его сдерживали, уговаривали друзья. Он оказался безумно упрям, двоих оттолкнул, с третьим завалился подле стола, порвав на нем хитон.

— Это же верная смерть, — говорили ему.

— Я переплыву, — настаивал Атис.

— Иди, с тобою бог! — пьяно проговорил Пикус и опустошил свой кубок.

И толпа зевак двинулась поглазеть, как он будет плыть среди водорослей и мерзких тварей.

Через некоторое время он возвратился, торжествующий, мокрый, с зелеными травинками в волосах. С его одежды ручейками стекала вода.

Клеопатра подивилась его безрассудной смелости, так как вначале она приняла его выходку за пьяное безумие. Сорвав золотую цепочку со своей левой руки, она бросила ему:

— Возьми, Атис!

— О, благодарю, божественная! — воскликнул отважный юноша, падая на колени и покрывая поцелуями желтую безделицу, которая только что украшала её благоухающую ручку. Его увели переодеваться.

Захмелевшие мужчины, уязвленные подвигом Атиса и царицыной наградой, подняли шум. Фоб требовал льва, с которым готов был сразиться тут же, на глазах Клеопатры.

— Льва! Льва! — вторило ему несколько голосов. — Хосро! Хосро! Давайте льва!

Миний, с всклокоченными волосами, с венком, болтающимся на правом ухе, стучал кулаком по столу и твердил, плача:

— Я хочу умереть за царицу!

— Да ты безумный, Миний! Не лучше ли жить ради царицы и быть ей полезным?

Двое рассудительных мужчин, не обращая внимания на творящееся вокруг безумие, беседовали.

— Врачебное искусство, что ни говори, Неоптолем, очень почетно. Без хорошего врача теперь прожить трудно.

Неоптолем, хохотнув, иронически заметил:

— Конечно, дружок, конечно. Кто же тогдаравит тебя на тот свет?

Вблизи их остроносый Пап громко разглагольствовал:

— Не от количества войск зависит успех в битве. Вспомни Гая Юлия. Он пришел сюда, в Александрию, с малыми силами. "Великие дела надо совершать, а не обдумывать", — говорил он. Я привожу его слова, чтобы показать, насколько важна вера в успех, а сомнения ведут только к поражению.

— Насчет сомнения я с тобой согласен, но осторожность, милый Пап, никогда не помешает.

Аристобул, мужчина лет сорока, с аккуратной черной бородкой, заплетенной в мелкие косицы, обнимал печального красивого молодого человека и многозначительно произносил:

— Послушай, Останес. Я достаточно прожил и хорошо изучил людей, чтобы судить о них. Учти, любопытный алхимик, люди не так хороши, как кажутся. Женщины жестоки, лживы, порочны и глупы. Мужчины суровы и высокомерны. Встретить снисхождение у теперешних людей почти невозможно. До тебя просто никому нет дела. Каждый думает только о себе. Это не то что в мое время, когда я был молод, как ты. Человек становится хуже. Одним словом, он вырождается. Везде господствует власть денег и сила. Прав тот, кто не слаб. А если ты кому-либо мешаешь, тебя затравят, как лисицу. Я не хочу говорить об этом слишком много, иначе мне станет грустно. Собственно, куда подевались наши женщины? Господи, как без них тускло и скучно!