Читаем Дочь Птолемея полностью

— Дидим! — прервала его Клеопатра, нахмурив брови. — Кто заставлял тебя лезть в мои дела? Я просила? Я спрашивала у тебя совета?

Тот, несмотря ни на что, твердил свое:

— Лучше Македона этого никто не исполнит. Я ему сказал: "Убей Арсиною и возвращайся!" Мальчик с детства обожает тебя — и будь уверена, он избавит тебя от грозящей беды. Его никто не остановит. Даже потусторонние силы.

Царица выслушала его и безнадежно покачала головой, как бы говоря: "Я ему одно, он мне — другое".

— Ты всегда удивлял меня, Дидим, — сказала она. — Но сейчас удивил ещё больше. Ты умеешь читать чужие мысли. А это не всегда хорошо. Тебе известно то, чего не должно знать постороннему. Ты становишься опасным, друг мой. Знаешь, как цари поступают с подобными людьми?

Дидим поджал губы, подвигал кустистыми бровями, как бы размышляя о чем-то, а потом, взглянув на царицу, кивнул, давая этим понять, что ему известно, как цари освобождаются от опасных для них подданных.

— То же ждет и тебя. Ты вмешался туда, куда тебя не просили. Из-за тебя погиб человек. — Он поднял руку и раскрыл рот, желая вымолвить слово, царица притопнула ногой. — Молчи! Я больше не хочу тебя слушать! Вот мое решение! Я не отдам тебя суду, и тебя не подвергнут позорной казни. В знак моего доброго расположения я предлагаю тебе самому избрать способ, как расстаться с жизнью. Выбирай: либо яд, который тебе даст Останес, — царица указала рукой в сторону молодого человека, безбородого и безусого, с длинными, до плеч, как и у всех астрологов, черными волосами, державшего в одной руке за ремни кожаную суму, а в другой — круглую чашу, — либо аспида. — На этот раз она устремила свой взор на двух молоденьких девушек с одинаковыми плетеными корзиночками в руках.

Клеопатра продолжала:

— И яд, и укус змеи мгновенно и безболезненно лишат тебя сознания. Можешь мне поверить, это испытанный и надежный путь покинуть этот грешный мир.

Дидим, размышляя, склонил голову к груди. Собственно, он ожидал, что все закончится именно так. Клеопатра, богом избранная решать участь любого человека, находящегося в её власти, предлагала ему наиболее легкую смерть, и с её стороны это было благородно, ибо Дидим считал себя особым человеком, какими были Платон и Эпикур, и поэтому к её предложению отнесся без волнения и с должным почтением.

— Ну что ж, — согласился он спокойно, будто речь шла об обычном выборе поступка: сидеть или стоять, идти или пускаться в бегство. — Коли мне суждено принять смерть из твоих рук, госпожа моя, пусть она будет сладкой. Я выбираю аспида.

— Так я и думала. Ты мудр, как Урий. Хочешь приобщиться к вечности, как приобщаются только змеи: при помощи фиалки-яда йозиса. Мне это понятно. Чтобы воскреснуть, нужно умереть. Умереть в образе змея, который кусает себя. Твой выбор, как всегда, безупречен.

Она слегка развернулась в сторону своих служанок и четко, не повышая голоса, проговорила:

— Какой из них ты повелишь поднести тебе аспида?

Дидим вгляделся в милые лица двух юных созданий. Одинакового роста, стройные, с черноволосыми головками, они держали в обеих руках по корзиночке с крышками и являли собой божественную невозмутимость. Поднявшийся ветерок дергал коротенькие юбчонки — единственную одежду на их голых телах — и шевелил волосы. Он переводил свой взгляд с одного лица на другое и вдруг определил, что девчонка, стоявшая слева, была с ним этой ночью и что это не кто иная, как Ишма, любимица Клеопатры. Он направил взор в её глаза, и она улыбнулась, или ему показалось, что улыбнулась, потому что улыбка скользнула по её губам настолько быстро, что он даже засомневался, была ли она вообще; тем не менее это помогло ему сделать выбор. Он подумал: "Она выбрала меня ночью, я выберу её днем". И указал рукой.

— Пусть она!

Ишма, ступая осторожно, поднесла ему корзиночку на вытянутых руках, точно там было что-то жидкое, которое она боялась расплескать. В корзиночке слышалось сухое шуршание, свидетельствующее о том, что в ней сокрыто живое существо.

Так же осторожно Дидим принял корзиночку и опустил на землю подле своих ног.

Стоявшие молча смотрели на него.

Ближе всех находилась царица. Лицо её было спокойно-строго. Она ждала, наблюдая за ним из-за полуопущенных длинных ресниц.

Дидим вздохнул, он все ещё не мог решиться.

Клеопатра разомкнула губы:

— Ты не знаешь, как это делается, Дидим? Или робеешь? Но ты же философ! Не ты ли мне говорил, что не боишься смерти. Пока ты есть, нет смерти. Когда смерть явится, не будет тебя. Смелее, мой друг! Открой крышку и сунь руку! Если змея спит, схвати её за хвост или голову и потаскай. Укус — мгновенен. Смерть — быстротечна, как ручей. Поверь, из всех видов смерти я выберу именно этот, если мне придется когда-нибудь самостоятельно уйти из жизни.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?
100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»?

Зимой 1944/45 г. Красной Армии впервые в своей истории пришлось штурмовать крупный европейский город с миллионным населением — Будапешт.Этот штурм стал одним из самых продолжительных и кровопролитных сражений Второй мировой войны. Битва за венгерскую столицу, в результате которой из войны был выбит последний союзник Гитлера, длилась почти столько же, сколько бои в Сталинграде, а потери Красной Армии под Будапештом сопоставимы с потерями в Берлинской операции.С момента появления наших танков на окраинах венгерской столицы до завершения уличных боев прошло 102 дня. Для сравнения — Берлин был взят за две недели, а Вена — всего за шесть суток.Ожесточение боев и потери сторон при штурме Будапешта были так велики, что западные историки называют эту операцию «Сталинградом на берегах Дуная».Новая книга Андрея Васильченко — подробная хроника сражения, глубокий анализ соотношения сил и хода боевых действий. Впервые в отечественной литературе кровавый ад Будапешта, ставшего ареной беспощадной битвы на уничтожение, показан не только с советской стороны, но и со стороны противника.

Андрей Вячеславович Васильченко

История / Образование и наука
10 мифов о князе Владимире
10 мифов о князе Владимире

К премьере фильма «ВИКИНГ», посвященного князю Владимиру.НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь. Летопись Льда и Огня».Нет в истории Древней Руси более мифологизированной, противоречивой и спорной фигуры, чем Владимир Святой. Его прославляют как Равноапостольного Крестителя, подарившего нашему народу великое будущее. Его проклинают как кровавого тирана, обращавшего Русь в новую веру огнем и мечом. Его превозносят как мудрого государя, которого благодарный народ величал Красным Солнышком. Его обличают как «насильника» и чуть ли не сексуального маньяка.Что в этих мифах заслуживает доверия, а что — безусловная ложь?Правда ли, что «незаконнорожденный сын рабыни» Владимир «дорвался до власти на мечах викингов»?Почему он выбрал Христианство, хотя в X веке на подъеме был Ислам?Стало ли Крещение Руси добровольным или принудительным? Верить ли слухам об огромном гареме Владимира Святого и обвинениям в «растлении жен и девиц» (чего стоит одна только история Рогнеды, которую он якобы «взял силой» на глазах у родителей, а затем убил их)?За что его так ненавидят и «неоязычники», и либеральная «пятая колонна»?И что утаивает церковный официоз и замалчивает государственная пропаганда?Это историческое расследование опровергает самые расхожие мифы о князе Владимире, переосмысленные в фильме «Викинг».

Наталья Павловна Павлищева

История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное