Дочь Рейха

– Ну да, конечно! Я еще в гитлерюгенде доказал, что кое-чего стою. Или ты думаешь, что обершарфюрером становится любой бездельник?

Папа кивает своей большой головой, откидывается на спинку стула и куском хлеба подбирает с тарелки остатки жира. После чего звонит в колокольчик, который стоит тут же, на столе.

– Ты прав, сынок, но поверь мне, ты еще не знаешь, что такое настоящая жизнь. Гитлерюгенд – это всего лишь детские игрушки. Армия – вот где все будет всерьез. Рано или поздно начнется большая война. Чтобы победить в ней, нам придется стать жесткими, даже жестокими. Полная безжалостность к врагам – вот главный залог победы. Стоит лишь немного уступить – и мы проиграем. Но поражение для нас невозможно. – Из вазочки в центре стола папа берет зубочистку и начинает выковыривать ею остатки пищи, застрявшие у него между зубами.

В комнату входит Ингрид, и мы умолкаем. Собрав тарелки, горничная выходит.

– Может, – с натужной веселостью в голосе прерывает молчание мама, – не стоит огорчать мальчика раньше времени, а?

– А я не огорчаюсь, – отвечает Карл, твердо глядя на папу. – Я уже давно стал мужчиной, хотя ты и не считаешь меня таковым, папа. Но, вот увидишь, ты еще будешь мной гордиться.

Папа одобрительно крякает, а Карл расслабляет сведенные напряжением плечи.

– Я тоже хочу внести свою лепту, – пищу я. – Карл, ты помнишь, как в детстве я мечтала стать доктором? – (Карл кивает и улыбается.) – Так вот, я подумала, если война правда будет, то нам ведь понадобятся врачи, чтобы лечить раненых? – Теперь на меня смотрит не только Карл, но и мама с папой. – Может быть… – Голос у меня срывается, но я собираюсь с силами и продолжаю: – Может, вы разрешите мне поехать изучать медицину за границей?

У папы твердеет рот, мама поднимает брови. Все молчат.

– Ведь можно же, – упорно гну свое я, – получить образование за границей, и оценки у меня хорошие…

– Не говори глупостей, Герта! – обрывает меня мама. – Это абсолютно исключено.

– Хетти просто хотела сказать… – начинает Карл.

– Но почему? – перебиваю я брата. Обида и гнев затопляют меня изнутри, я не могу противиться их напору. – Я тоже хочу делать что-то важное.

– Самое важное для тебя сейчас, – с ехидством в голосе перебивает нас всех папа, – научиться помалкивать и знать свое место. Моя дочь никогда не будет работать, а тем более шастать по заграницам. Мы найдем тебе достойного мужа, но прежде научись держать язык за зубами. Кому ты нужна, такая болтливая.

– Но…

– Хетти!

Во взгляде мамы я читаю предостережение.

Воздух в комнате сгущается, дышать становится трудно. Наверное, я все же убегу с Вальтером. Прочь из этого дома, где больше не будет Карла, подальше от папы с его Крестовым Походом Морали и его большими, толстыми руками, которыми он по капле выдавливает из меня жизнь.

– Давайте выпьем! – провозглашает он, поднимая бокал вина, кроваво-красного в свете люстры. – За Карла и за его карьеру в Люфтваффе.

– За Карла и за Люфтваффе! – вторит ему мама, и они оба, не сводя глаз со своего сына, подносят бокалы к губам и делают глоток.

После ужина Карл идет в город попрощаться с другом. Мама подозревает, что у него есть тайная возлюбленная, но я-то я знаю, что никого у него нет. Иначе он рассказал бы мне. Мы всегда рассказываем все друг другу.

Ну почти все.

Я иду к себе, вытаскиваю из-под матраса дневник и сажусь с ним в оконной нише ждать, когда вернется Карл. На чистом листе я рисую незамысловатую картинку: сердце, красное, разбитое на части одиночеством. Боль от разговора с родителями еще не прошла, и я не могу найти в себе силы писать. Какая же бездна отделяет тот яркий мир, который такими бодрыми штрихами рисовал Вальтер, от той жизни, которую знаю я.

О, мой фюрер, дай мне силы отличить правду от лжи. Добро от зла. Пожалуйста, помоги мне.

Индивидуализм глуп и пагубен. В голове у меня грохочет его голос. Этот путь не ведет никуда, кроме гибели. Каждый должен повиноваться приказам. Шесть лет я был простым солдатом и ни разу не огрызнулся в ответ на приказы начальства. У каждого из нас своя борьба, и каждый должен вести ее до победы. Тот, кто думает о благе Германии, тот, кто чист сердцем, всегда знает, как поступить.

Я смотрю на его портрет. Обычно это дает мне успокоение, но не сегодня. У меня такое чувство, словно частичка моей души отделилась от меня и летает где-то на свободе, с Вальтером. Она уже никогда не вернется назад. И никогда не будет повиноваться приказам: я поняла это сегодня.