Дочь священника

Осенняя погода, какой бы мягкой ни была, постепенно холодала. Каждый день солнце сдавало позиции зиме и выглядывало из утренней дымки все позже, расцвечивая фасады домов блеклыми акварельными красками. Дни напролет Дороти проводила на улице или в библиотеке, возвращаясь «к Мэри» только на ночь, и каждый раз придвигала к двери кровать. К тому времени она уже поняла, что дом Мэри был если и не борделем (едва ли в Лондоне нашлось бы такое заведение), то известным пристанищем проституток. По этой причине неделя проживания обходилась в десять шиллингов, хотя в ином случае такая дыра не стоила бы и пяти. Старушка Мэри – она не была домовладелицей, а только управляющей – сама когда-то работала проституткой, и ее изможденный вид красноречиво говорил об этом. Все ее жильцы неизбежно падали в глазах общества, даже общества Ламбет-ката. Женщины смотрели на Дороти с презрением, мужчины – с оскорбительным интересом. Хуже всех в этом смысле был владелец стоявшего на углу еврейского магазина, «ЗАО “Отпадные брючки”». Крепко сбитый и мордастый, с черными, точно каракуль, кудрями, он с утра до вечера простаивал перед своим магазином, мешая прохожим, и драл луженую глотку, что в Лондоне не сыскать брюк дешевле. Стоило кому-нибудь замешкаться на долю секунды, и этот молодчик хватал его под руку и затаскивал в свой магазин, а там буквально принуждал к покупке. Если кто-то позволял себе нелестно высказаться о его брюках, он выходил из себя, и слабохарактерные люди покупали что-нибудь, лишь бы выбраться целыми. Кроме того, при всей своей занятости, он не оставлял без внимания «птичек» Мэри, и никакая «птичка» не привлекала его сильнее, чем Дороти. Он понял, что она не проститутка, но, раз она жила «у Мэри», не сегодня завтра – так он заключил – ею станет. От этой мысли у него выделялась слюна. Когда он видел, как она приближается к его магазину, он выпячивал свою молодецкую грудь и косил на нее черный глаз («Не созрела еще?» – словно спрашивал он), а когда она проходила мимо, легонько щипал ее сзади.

В последнее утро своего пребывания «у Мэри» Дороти спустилась в холл и взглянула с проблеском надежды на доску с именами тех, кого ждала какая-то корреспонденция. Для Эллен Миллборо письма не было. Это все решило; Дороти ничего больше не оставалось, кроме как бродить по улицам. Ей не пришло на ум, как пришло бы любой другой жилице Мэри, сочинить жалостливую историю и попытаться вымолить еще одну ночь задаром. Она просто вышла из дома, даже не решившись сказать Мэри, что не вернется.

Она не знала, совершенно не представляла, что будет делать дальше. За исключением получаса в полдень, которые она провела в кафе, потратив три пенса из остававшихся четырех на хлеб с маргарином и чаем, весь день она провела в публичной библиотеке, читая газеты. С утра она читала «Справочник цирюльника», а после полудня «Домашних птиц». Это были единственные газеты, оказавшиеся в ее распоряжении, поскольку читальный зал, как обычно, был полон и желающих на периодику хватало. Дороти прочитала газеты от первой до последней полосы, включая рекламные объявления. А затем она несколько часов вникала в следующие брошюры: «Как править французские бритвы», «Почему электрическая расческа негигиенична» и «На пользу ли волнистым попугайчикам семя рапса?». Ничем другим заниматься ей не хотелось. Она пребывала в странном летаргическом состоянии, в котором собственная печальная участь занимала ее меньше, чем умение править французские бритвы. Страх оставил ее. Думать о будущем она была не в состоянии; она даже с трудом представляла, что будет делать вечером. Она лишь понимала, что эту ночь ей придется провести на улице, но это не особенно заботило ее. Гораздо меньше, чем «Домашние птицы» или «Справочник цирюльника»; она и не думала, что это может быть так интересно.

В девять вечера пришел дежурный с длинным крючковатым шестом и погасил газовые лампы – библиотека закрывалась. Выйдя на улицу, Дороти повернула налево, на Ватерлоо-роуд, в сторону реки. Она немного постояла на железном пешеходном мостике. Над рекой клубился густой туман, напоминая дюны, и ветер нес его по городу на северо-восток. Туман окутал Дороти, проникнув ей под тонкую одежду, и она передернулась, подумав о ночном холоде. Она пошла дальше, и словно магнитом ее, как и прочих бездомных, притянуло на Трафальгарскую площадь.

Часть третья

1

[СЦЕНА: Трафальгарская площадь. Смутно различимые в тумане, порядка дюжины человек – среди них Дороти – сгрудились на скамейке и возле нее, у северного парапета.]

ЧАРЛИ [напевает]: ‘Ева Мария, ‘ева Мария, ‘е-ева Мари-и-я…

[Биг-Бен отбивает десять часов.]

ХРЮНДЕЛЬ [передразнивает куранты]: Дин-дон, дин-дон! Хули разорался? Семь часов еще торчать на этой ебаной площади, пока не забуримся куда-нибудь вздремнуть! Очуметь!

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Non sum qualis eram boni sub regno Edwardi[78]! Во дни моей невинности, до того, как дьявол высоко вознес меня и низверг в воскресные газеты, иными словами, когда я был ректором скромного прихода Фоли-кам-Дьюсбери…