Дочь священника

Между тем у газетной доски кипела схватка – каждый стремился прорваться вперед. Подбежали двое молодых людей в синих комбинезонах, и один из них пригнулся и вклинился в толпу на футбольный манер. Через секунду он был у доски и докладывал приятелю:

– Ну, порядок, Джо, – есть работа! «Требуются механики – гараж Локка, Кэмден-таун». Давай, на выход!

Он вырвался обратно, и они вдвоем поспешили к двери, готовые нестись сломя голову в Кэмден-таун. Одновременно с ними, в каждой публичной библиотеке Лондона, безработные механики читали то же самое объявление и неслись по тому же адресу, надеясь получить работу, которую, по всей вероятности, уже получил тот, у кого были деньги, чтобы купить и прочитать газету в шесть утра.

Когда Дороти смогла протиснуться к доске, она выписала несколько адресов из раздела домашней прислуги. В таких вакансиях недостатка не было – казалось, каждая вторая лондонская домохозяйка отчаянно нуждалась в крепкой, способной прислуге. Убрав в карман бумажку с двадцатью адресами, Дороти вышла из библиотеки, позавтракала хлебом с маргарином и чаем на три пенса и направилась по первому адресу, уверенная в своих силах.

Ей было еще невдомек, что ее шансы получить работу своими силами практически равнялись нулю – ей предстояло это усвоить за следующие четыре дня. За эти четыре дня она обошла восемнадцать мест и отправила письменные заявления еще в четыре. Она исходила вдоль и поперек все южные пригороды: Клапем, Брикстон, Далидж, Пендж, Сиденхем, Бекенхем, Норвуд, а один раз ее занесло даже в Кройдон. Она побывала во множестве опрятных гостиных, где ее расспрашивали самые разные женщины: рослые, пухлые, грозные, худые, язвительные, вальяжные, нервозные и холодные, в том числе в золотом пенсне, а также рассеянные и безалаберные, вероятно, из числа приверженцев вегетарианства или завсегдатаев спиритических сеансов. И все до единой, толстые и тощие, надменные и радушные, вели себя с ней совершенно одинаково. Они просто окидывали ее взглядом, прислушивались к ее речи, подозрительно прищуривались, задавали уйму нескромных, унизительных вопросов и выпроваживали ее.

Любой знающий человек сразу сказал бы ей, что так и будет. В ее обстоятельствах не следовало рассчитывать на удачу. Против нее были потрепанная одежда и отсутствие рекомендаций, а также культурная речь, которую она не могла бы скрыть при всем желании. Бродяги и кокни, собиравшие хмель, не придавали значения ее говору, но пригородные домохозяйки сразу его замечали, и это отпугивало их, подобно тому, как отсутствие багажа отпугивало домовладелиц. Едва они слышали ее речь и понимали, что она из благородного сословия, у них пропадало желание иметь с ней дело. Дороти успела привыкнуть к озадаченному, порой ошарашенному взгляду, возникавшему на их лицах, едва она открывала рот, – особому, по-женски пытливому взгляду, перебегавшему с ее лица на исцарапанные руки, и далее – на заштопанную юбку. Некоторые сразу спрашивали ее, почему это девушка ее класса ищет работу прислуги. Они, вне всякого сомнения, приходили к мысли, что она «дала маху» (то есть родила не пойми от кого), и, забросав ее вопросами, спешили выставить за дверь.

Как только Дороти выяснила свой новый почтовый адрес, она снова написала отцу, а на третий день, не дождавшись ответа, написала еще раз, уже не скрывая отчаяния – это было ее пятое письмо к нему, а он еще ни разу не ответил, – она прямо говорила, что ей будет не на что жить, если он сейчас же не вышлет ей денег. Если бы деньги пришли до истечения оплаченной недели, ее бы не вышвырнули на улицу.

Тем временем Дороти продолжала тщетные поиски работы, пока ее деньги таяли по шиллингу в день – этой суммы хватало лишь на то, чтобы держаться на ногах. Она уже почти потеряла надежду получить хоть какую-то помощь от отца. Но, как ни странно, первая паника довольно быстро улеглась, и по мере того, как чувство голода делалось все привычней, а шансы получить работу – все призрачней, ей все сильнее овладевала убийственная апатия. Дороти страдала, но особого страха не испытывала. Чем неотвратимей становилась опасность оказаться на самом дне общества, тем меньше это ее пугало.