Дочь священника

ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа, ты ж моя залупа…

МИССИС УЭЙН: Ах, милая, я ж ведь тока тебя увидала, сразу смекнула, как есть леди. Уж мы-то с тобой знаем, каково это, сойти в народ, так же ж, милая? Мы с тобой не чета иным из тутошних.

ЧАРЛИ [напевает]: ‘Ева Мария, ‘ева Мария, ‘е-ева Мари-и-я, благословенная!

МИССИС БЕНДИГО: Еще мужем называется, видали? Четыре фунта в неделю – на «Ковент-гарден», а жена евоная звезды считает на окаянной площади! Муж!

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Счастливые деньки! Моя церковь, вся в плюще, укрытая холмами… Дом мой с красной черепицей, угнездившийся за елизаветинскими тисами! Моя библиотека, мой виноградник, мои повар, горничная и грум-садовник! Моя наличность в банке, мое имя в «Крокфорде»[79]! Мой черный костюм безукоризненного покроя, мой шейный платок, моя сутана муарового шелка на церковной службе…

МИССИС УЭЙН: Конечно, за что я благодарна Богу, милая, так эт за то, что бедная матушка не дожила до этого дня. Потому что, если б она дожила и увидала, что ее старшая дочь… ведь я ж росла, имей в виду, ни в чем отказу не зная, как сыр в масле…

МИССИС БЕНДИГО: МУЖ!

РЫЖИЙ: Ну же, давай чаю хлобыстнем, пока еще не поздно. Последний на ночь – кофейня открыта до пол-одинцатво.

ЖИД: Хосподи! Я околею на этой холодрыге! У меня под брюками ни шиша. Ох же, ХОСПОДИ!

ЧАРЛИ [напевает]: ‘Ева Мария, ‘ева Мария…

ХРЮНДЕЛЬ: Четыре пенса! Четыре, блядь, пенса за шесть часов на ногах! А этот гад пронырливый с деревянной ногой подсирает нам в каждом кабаке от Алдгейта до Майл-энд-роуд. Со своей ебучей деревяшкой и военными медалями, купленными на Ламбет-кат! Козел!

ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа, ты ж моя залупа…

МИССИС БЕНДИГО: Ну, я все равно сказала этому козлу, шо я о нем думаю. «Мужиком себя считаешь», – грю. «Таких, как ты, – грю, – в колбах спиртуют, в больнице»…

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: Счастливые деньки! Ростбиф и кроткие деревенские, и мир господень, превосходящий всякое понимание! Воскресные утра у меня на дубовой кафедре, прохладный цветочный аромат и фру-фру стихарей, плывущие в сладком воздухе рядом с покойниками! Летними вечерами, когда заходящее солнце заглядывало наискось мне в окно, – я задумчиво сидел, напившись чаю, в ароматных клубах «кавендиша», сонно листая какой-нибудь полукожаный том – поэтические сочинения Уильяма Шенстона, эсквайра, «Реликвии древнеанглийской поэзии» Перси, Джона Лемприера, Д. Б.[80], профессора аморальной теологии…

РЫЖИЙ: Ну же, хто ‘отов хлобыстнуть не скажу чего? У нас есть молоко и чай есть. Вопрос в том, у кого есть хребаный сахар?

ДОРОТИ: Какой холод, какой холод! Прямо насквозь пробирает! Не всю же ночь так будет?

МИССИС БЕНДИГО: Ой, достала! ‘Енавижу энтих сопливых мамзелей.

ЧАРЛИ: Клятая ночка будет, а? Глянь на клятый речной туман, наползающий на ту колонну. До утра отморозит причиндалы старине Нельсону.

МИССИС УЭЙН: Конечно, в то время, о каком я говорю, мы еще держали лавочку на углу, табачно-кондитерскую, так что…

ЖИД: Ох, Хо-о-о-ОСПОДИ! Одолжи пальто, Рыжий. Я, ‘лядь, замерзаю!

ХРЮНДЕЛЬ: Козел, блядь, двуличный! Глаз на жопу натяну, попадись он мне!

ЧАРЛИ: На войне как на войне, салага, на войне как на войне. Сегодня клятая площадь – завтра ромштекс и пуховая перина. Чего еще ждать в клятый четверг?

МИССИС БЕНДИГО: Ну-ка, Батя, ну-ка! Думаешь, нужна мне твоя старая башка на плече – мне, замужней женщине?

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [сам себе]: В проповедях, пении и провозглашении мне не было равных. Вся епархия признавала мою «Возвысьте сердца ваши». Все стили были мне подвластны: высокая церковь, низкая церковь, широкая и любая другая. Горловые англо-кошачьи трели, англиканское пение, прямодушное и мускулистое, или аденоидное блеянье низкой церкви, в котором еще слышно гуигнгнмово ржание церковных старост…

ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…

РЫЖИЙ: Убери, ‘лядь, руки от маво пальта, Жид. Никакой одежи не получишь, пока вшей не выведешь.

ЧАРЛИ [напевает]: Как сердце, запалившись, струи прохладной жаждет…

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ [сквозь сон]: Это ты, Майкл, милый?

МИССИС БЕНДИГО: Сдается мне, этот козел паршивый уже имел жену, когда на мне женился.

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [возвышенно витийствует, мыслями в былом]: Если кто-либо знает причину, по которой эти двое не могут обвенчаться…

ЖИД: Кореш! Кореш, ‘лядь! И не даст паршивого пальто!

МИССИС УЭЙН: Ну, раз вы спрашиваете, должна признать, что я НИКАДА не откажусь от доброй чашки чаю. Помню, когда была жива бедная матушка, мы чайничек за чайничком…

ПРОНЫРА ВАТСОН [сам себе, сердито]: Гад!.. Сам же даст наводку, а потом подставит ножку… Хоть бы раз дело довел… Гад!

ГЛУХАРЬ [напевает]: Ты ж моя залупа…

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ [в полусне]: МИЛЫЙ Майкл… Ох, уж он меня любил, Майкл-то. И верност хранил… Я сама мужчин в упор не видела, как встретила его у скотобойни Кронка, и он дал мне два хунта сосисок, стыренных из «Межнародного» себе на ужин…

МИССИС БЕНДИГО: Ну, я так чую, хренов чай поспеет завтра в это время.