Дочь священника

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну-ка, потеснитес. Прижмис, детка, к Бате, старику. Под руку ему подсяд. Он балабол, но согреет тебя.

РЫЖИЙ [маршируя на месте]: Потопай ногами – другого, млять, не остается. Кто-нибудь, заведите песню, и давайте топать будем.

БАТЯ [просыпаясь и высовываясь из пальто]: Шогришь? [В полусне запрокидывает голову с открытым ртом, и его кадык выступает из высохшего горла, словно боевой топорик.]

МИССИС БЕНДИГО: Если б другие бабы претерпели, как Я от него, они б ему соляной, млять, кислоты в чай плеснули.

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [поет, стуча в воображаемый барабан]: Вперё-о-од, безбожные солдаты…

МИССИС УЭЙН: Ну, вольно! Думала ли хоть одна из нас, в прежние деньки, када мы посиживали у камелька, с чайничком на решетке и блюдом румяных пышек из бакалейной лавки… [У нее стучат зубы, и она умолкает.]

ЧАРЛИ: Хватит клятых псалмов, браток. Щас спою одну клятую сальную песенку, шоб мы под нее сплясали. Ну-ка, слушайте.

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ой, не надо, миссис, про пышки. У меня, млят, живот к хребтине присох.

[Чарли подтягивается, прокашливается и заводит во весь голос песню «Разудалый моряк Билл». Люди на скамейке трясутся от смеха и холода. Допев до конца, поют снова, громче прежнего, топоча и хлопая в ладоши. Все сидящие бок о бок нелепо раскачиваются из стороны в сторону, притопывая в такт, словно нажимая на педали органа. Даже миссис Уэйн после недолгого колебания смеется. Все они смеются, не переставая стучать зубами. Мистер Толлбойс марширует взад-вперед, выставив пузо и воздев руки, словно держит знамя или жезл. Ночь уже совсем ясная, и на площадь то и дело налетает ледяной ветер. Холод пробирает до костей, топанье и хлопанье доходит до исступления. Затем с восточного края площади появляется полисмен, и пение обрывается.]

ЧАРЛИ: Ну! Скажите после этого, что музыка не согревает.

МИССИС БЕНДИГО: Уж этот драный ветер! А я без исподнего – этот козел прямо так вытолкал.

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну, слафса, Йисус, уже недолго ждат, как церква на Грейс-инн-роуд откроется на зиму. Они завсегда дают на ночь прыют.

ПОЛИСМЕН: Ну-ка, ну-ка! По-вашему, годится среди ночи распевать, как на базаре в праздник? Не будете соблюдать тишину, мне придется разогнать вас по домам.

ХРЮНДЕЛЬ [sotto voce]: Сучий потрох!

РЫЖИЙ: Да… дают кемарить на долбаном каменном полу, укрывшись тремя газетами. С таким же успехом можно на площади устроиться. Боже, хотел бы я быть в долбаном шпиле[104].

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Как-никак там дают кружку «Хорлика»[105] и два ломтя. Я там частенко кемарю.

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [скандирует]: Возрадовался я, когда сказали мне: «пойдем в дом Господень!..»[106]

ДОРОТИ [вздрагивает]: О, какой холод, какой холод! Не знаю, что хуже – сидеть или стоять. О, как вы это выносите? Не может же быть, что вам каждую ночь так приходится?

МИССИС УЭЙН: Не надо думать, милая, что кое-кто из нас не вырос в приличном доме.

ЧАРЛИ [напевает]: Радуйся, салага, смерть твоя близка! Брр! Клятый Иисус! Никак клешни посинели! [Марширует на месте и хлопает себя по бокам.]

ДОРОТИ: Но как же вы это выносите? Как вы так можете жить, ночь за ночью, год за годом? Невозможно, чтобы люди так жили! Это такая дичь, что никто не поверит, если сам не увидит. Просто невозможно!

ХРЮНДЕЛЬ: А хули тут невозможного?

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [витийствует]: С божьей помощью все возможно.

[У Дороти дрожат колени, и она снова садится на скамейку.]

ЧАРЛИ: Что ж, щас тока полвторого. Нам либо надо шевелиться, либо сделать пирамиду на этой клятой скамейке. Если не хотим откинуть клятые копыта. Кто за профилактичный променад до Тауэра?

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Уж точно не я. Ноги паршивы не держат.

РЫЖИЙ: Ух, я за пирамиду! Погодка для меня, млять, малость холодрыжная. Давайте на той скамейке… Пардон, ма!

БАТЯ [сонно]: Шотакое? Нельзя уже вздремнуть, шоб тебя не дергали все кому не лень?

ЧАРЛИ: Вот это дело! Кучнее! Двигайся, Батя, и дай место моей пятой точке. Залазьте друг на дружку. Вот так. Вшей не бойтесь. Жмитесь, как сардины в банке.

МИССИС УЭЙН: Ну-ка! Я тебя не просила, парень, садиться мне на колени!

РЫЖИЙ: Тогда садись ко мне, мать, – всё одно. Ух! Первый раз кого-то щупаю с самой Пасхи.

[Они образуют жуткую бесформенную кучу, беспорядочно наваливаясь друг на дружку, точно жабы во время нереста. Человеческая куча ерзает, усаживаясь, распространяя миазмы. Один лишь мистер Толлбойс продолжает маршировать взад-вперед.]

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [декламирует]: О, вы, ночи и дни, вы, свет и тьма, вы, молнии и облака, проклинайте Господа!

[Кто-то сел Глухарю на диафрагму, и он издает невозможный звук.]

МИССИС БЕНДИГО: Эй, слезь с больной ноги, ну! Что я тебе? Драный диван, что ли?

ЧАРЛИ: Правда, Батя та еще вонючка?

РЫЖИЙ: Вот будет карнавал млятским вшам.

ДОРОТИ: О боже, боже!

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [обращается к Дороти]: К чему звать Бога или это предсмертная исповедь? Держи свои стволы наготове и взывай к дьяволу, как я. Славься, Люцифер, князь воздуха! [Напевает на мотив «Свят, свят, свят»]: Инкубы и суккубы падают ниц пред тобой!..