Дочь священника

– Что – дракон в юбке? Предоставьте это мне – я с ней разберусь. Как Персей с Горгоной, а? Вы будете Андромедой. Эй! – обратился он к таксисту.

Двое мужчин подошли к парадному входу, и мистер Уорбертон постучал. Дороти почему-то не верилось, что им удастся получить ее вещи у миссис Криви. Да что там – она бы не удивилась, увидев, как они вприпрыжку выбегают, подгоняемые миссис Криви с метлой. Однако через пару минут мужчины спокойно вышли, и таксист нес на плече ее чемодан. Мистер Уорбертон помог Дороти сесть в такси и вложил ей в руку полкроны[143].

– Ну и мегера! – сказал он с чувством, когда такси тронулось с места. – Как, черт возьми, вы терпели ее столько времени?

– Что это? – сказала Дороти, глядя на монету.

– Ваши полкроны, оставленные за пересылку багажа. Неслабый подвиг – вырвать их у этой старушки, а?

– Но я оставила пять шиллингов! – сказала Дороти.

– Что! Она сказала, вы оставили всего полкроны. Боже, ну и нахалка! Мы вернемся и получим еще полкроны. Чтобы знала!

Он постучал в окошко таксисту.

– Нет-нет! – сказала Дороти, беря его за предплечье. – Это совсем не важно. Давайте поскорей уедемте отсюда. Я бы не вынесла возвращаться туда – НИКОГДА!

Она не преувеличивала. Она была готова пожертвовать не только полкроной, но и всеми своими деньгами, лишь бы никогда больше не видеть «Рингвуд-хауза». Так что они продолжили свой путь, оставив миссис Криви с наваром. Жаль, что никто на этот раз не услышал ее смеха – этого редчайшего явления природы.

Мистер Уорбертон настоял на том, чтобы ехать на такси до самого Лондона, и всякий раз, как шум дорожного движения стихал, говорил без умолку, не давая Дороти вставить слово. Только когда они подъезжали к ближним окраинам, ей удалось добиться от него объяснения такой внезапной перемены в ее судьбе.

– Расскажите, – сказала она, – что все-таки случилось? Я не понимаю. Почему мне вдруг стало можно домой? Почему люди больше не верят миссис Сэмприлл? Уж, конечно, она не раскаялась?

– Раскаялась? Только не она! Но расплата за грехи все равно ее настигла. Такой поворот вы, набожные люди, приписали бы персту Провидения. Отпускай твой хлеб по водам и всякое такое. Она вляпалась в грязное дело – иск о клевете. В Найп-хилле уже пару недель только об этом и говорят. Я думал, вы увидите что-нибудь об этом в газетах.

– Я уже сто лет почти не смотрю на газеты. Кто подал иск о клевете? Конечно, не мой отец?

– Помилуйте, ну что вы! Священники не могут подавать такие иски. Банковский управляющий. Помните ее любимую историю о нем – как он содержал женщину на деньги банка и все такое?

– Да, припоминаю.

– Несколько месяцев назад она, по глупости, обмолвилась об этом в переписке. А ее добрый респондент – скорее всего, респондентка – возьми да и отнеси письмо банковскому управляющему. Он возбудил дело – миссис Сэмприлл присудили выплатить сто пятьдесят фунтов компенсации. Не думаю, что она заплатила хоть полпенни, но зато ее карьера сплетницы с треском провалилась. Можешь очернять людей годами, и все будут делать вид, что верят тебе, даже если яснее ясного, что ты лжешь. Но как только это докажут в открытом суде, твоя песенка спета. С миссис Сэмприлл покончено, по крайней мере в Найп-хилле. Она на днях уехала из города – практически скрылась в лунном свете. Полагаю, подалась теперь в Бери-Сент-Эдмундс[144].

– Но как все это связано с тем, что она наговорила о нас с вами?

– Никак – совершенно никак. Но какая разница? Суть в том, что ваша репутация восстановлена; и все кумушки, которые месяцами перемывали вам косточки, теперь говорят: «Бедная, бедная Дороти, как ЧУДОВИЩНО эта мегера обошлась с ней!»

– То есть они считают, раз миссис Сэмприлл лжет в чем-то одном, значит, и в другом тоже?

– Именно так они, вне всякого сомнения, и считают, даже если выразить не могут. В любом случае миссис Сэмприлл опозорилась, так что все, кого она злословила, стали мучениками. Даже моя репутация практически обелена на сегодня.

– И вы думаете, с этим и вправду покончено? Думаете, люди искренне считают, что это было совпадение – что я просто потеряла память, а не сбежала с кем-то?

– Ну, я бы не взялся этого утверждать. В таких полусельских городках в людях всегда присутствует какой-то налет подозрительности. Ну, знаете, не подозрительности чего-то конкретного; просто общей подозрительности. Вроде инстинктивной склонности ко всякой грязи. Не удивлюсь, если лет через десять кто-то будет точить лясы за стойкой «Пса и бутылки», что в вашем прошлом кроется некий секретик, только никто не вспомнит какой. Но ваши беды позади. На вашем месте я бы не стал ничего объяснять, пока бы меня не спросили. Официальная версия такова, что вас сразил грипп и вы уехали подлечиться. Я бы придерживался этого. Увидите, их это устроит. Официально у них против вас ничего.