Дочь священника

– Да… Наверно, это я и хочу сказать. Наверно, лучше – не так эгоистично – притворяться, что веришь, даже если не веришь, чем открыто говорить, что ты неверующий и тем самым отвращать других от веры.

– Дорогая моя Дороти, – сказал мистер Уорбертон, – ваш разум – простите за такой оборот – помрачен. Что там помрачен! Хуже – воспален. У вас этакая умственная гангрена от вашего христианского воспитания. Вы говорите мне, что избавились от этих вздорных верований, которыми вас пичкали с колыбели, и при этом смотрите на жизнь так, словно она бессмысленна без этих верований. По-вашему, это разумно?

– Я не знаю. Может, и неразумно. Но, наверно, это для меня естественно.

– Что вы, по-видимому, делаете, – продолжал мистер Уорбертон, – так это пытаетесь совместить худшее из двух миров. Вы придерживаетесь христианской парадигмы, но оставляете рай за скобками. И что-то мне подсказывает, подобных вам немало бродит среди руин Церкви Англии. Вы практически составляете секту, – добавил он задумчиво, – англиканских атеистов. И должен сказать, меня она не прельщает.

Они еще поговорили немного об этом, но без особой пользы. По правде говоря, мистер Уорбертон не видел смысла в рассуждениях о религиозной вере или сомнениях в оной – они нагоняли на него скуку. Подобные разговоры так и подмывали его на богохульство. Наконец он сменил тему, как бы признав свою неспособность понять Дороти.

– Вы говорите какую-то бессмыслицу, – сказал он. – Вами владеют очень депрессивные идеи, но вы потом перерастете их, поверьте. Христианство – не такая уж неизлечимая болезнь. Однако я хотел сказать вам кое-что совсем другое. Хочу, чтобы вы немного меня послушали. Вы возвращаетесь домой после восьмимесячного отсутствия, и вас – думаю, вы это понимаете, – ожидает весьма непростая ситуация. В вашей жизни и раньше хватало трудностей – по крайней мере, в моем понимании, – а теперь, когда вы уже не прежняя девочка-скаут, вам будет куда труднее. Так вот, считаете ли вы совершенно необходимым к этому возвращаться?

– Но я не вижу, что еще мне остается, если только не найти какую-то работу. Другого выхода у меня нет.

Мистер Уорбертон чуть склонил голову набок и посмотрел на Дороти со значением.

– На самом деле, – сказал он более серьезным тоном, чем обычно, – есть по крайней мере один выход, который я могу вам предложить.

– Хотите сказать, я могу и дальше работать школьной учительницей? Может, так мне и следует поступить. В любом случае к этому я когда-нибудь и вернусь.

– Нет. Я не думаю, что готов дать вам такой совет.

С этими словами мистер Уорбертон, всегда скрывавший свою лысину под щегольской широкополой серой шляпой, снял ее и аккуратно положил на пустое место рядом с собой. Его лысый череп, не считая пары золотистых прядок над ушами, напоминал жуткую розовую жемчужину. Дороти взглянула на него с легким удивлением.

– Я снимаю шляпу, – сказал он, – чтобы предстать перед вами в своем худшем виде. Сейчас вы поймете зачем. Так вот, позвольте предложить вам выход, отличный от возвращения к вашим девочкам-скаутам и «Союзу матерей» или заточения себя в какой-нибудь темнице под видом женской школы.

– Что вы имеете в виду? – сказала Дороти.

– Я имею в виду, согласны ли вы – только не отвечайте наспех; я предвижу очевидные возражения, но – согласны ли вы выйти за меня?

Дороти раскрыла рот от удивления. И даже слегка побледнела. Поспешно, почти бессознательно, она вжалась в спинку сиденья, как бы отстраняясь от собеседника. Но мистер Уорбертон не сделал попытки придвинуться к ней. Он сидел с самым невозмутимым видом.

– Вам, конечно, известно, что Долорес, – так звали бывшую любовницу мистера Уорбертона, – уже год, как оставила меня?

– Но я не могу, не могу! – воскликнула Дороти. – Вы же знаете! Я не… я не такая. Я думала, вы всегда знали. Я никогда не выйду замуж.

Мистер Уорбертон оставил ее слова без внимания.

– Я сознаю, – продолжал он с удивительным спокойствием, – что не совсем гожусь на роль молодого человека. Я несколько старше вас. Мы сегодня, похоже, оба выкладываем свои карты на стол, так что я посвящу вас в великую тайну и скажу, что мне сорок девять. Кроме того, у меня трое детей и плохая репутация. Такой брак ваш отец… в общем, не одобрит. А доход у меня всего семь сотен в год. Но все же, разве не стоит об этом подумать?

– Я не могу! – повторила Дороти. – Вы же знаете почему!

Она считала само собой разумеющимся, что он «знает почему», хотя никогда не объясняла ему (да и вообще никому), почему замужество для нее невозможно. А если бы она ему и объяснила, он бы, скорее всего, не понял. Он продолжал говорить, словно не слыша ее слов.