Дочь священника

Прислонив велосипед к калитке дома Пайтеров, Дороти достала из сумки платок и вытерла руки, вспотевшие за рулем велосипеда. При ярком солнечном свете лицо её казалось измученным и лишенным красок. В это время дня она выглядела на свой возраст, даже немного старше. В течение дня – а он у неё длился семнадцать часов – периоды усталости чередовались с приливами энергии. Середина утра, когда она выполняла первую часть своих «визитов», была периодом усталости.

Из-за больших расстояний от дома к дому, которые ей приходилось проезжать на велосипеде, «визиты» эти занимали у Дороти почти полдня. Не было дня в её жизни, за исключением воскресений, когда она не делала бы полдюжины, а то и дюжины визитов в дома прихожан. Она входила в тесные помещения, садилась на хромые, пропитанные пылью стулья, болтала с измождёнными работой, растрёпанными домохозяйками. Она урывала полчасика на то, чтобы помочь каждой штопать и гладить, читала им главы из Евангелия, поправляла бинты на больной ноге и утешала страдающих от токсикоза беременных, играла в лошадки с дурно пахнущими детками, которые своими липкими грязными пальчиками теребили её платье на груди, давала советы, как ухаживать за заболевшей аспидистрой и какое имя выбрать для новорожденного, ну и выпивала несчётное количество «чашечек вкусного чая», так как женщины работящие всегда хотели, чтобы она выпила с ними «чашечку вкусного чая» из бесконечно завариваемого заварного чайника.

По большей части работа эта не приносила результатов. Немногие, совсем немногие из женщин, казалось, имели какое-то представление о том, что такое христианская жизнь, к которой Дороти старалась их направить. Одни были робки и подозрительны, занимали оборонительную позицию и придумывали отговорки, когда она убеждала их приходить причащаться. Другие притворялись набожными, ради тех грошей, которые можно было выпросить из церковной милостыни. Те же, кто принимал её с удовольствием, по большей части были болтливы: им нужна была аудитория, чтобы пожаловаться на похождения мужей, аудитория для их бесконечных историй о покойниках («… и пришлось ему стекляшки втыкать прямо в вены…» и т. д.), об отвратительных болезнях, ставших причиной смерти их близких. Добрая половина женщин в списке – и Дороти это знала – в душе была настроена атеистически, особенно не размышляя на этот счёт. Весь день она сталкивалась со столь характерным для людей безграмотных безразличным, тупым неверием, против которого все доводы бессильны. Исполняя каждодневно все свои обязанности, она никак не могла поднять число регулярных прихожан до дюжины или около того. Женщины обычно давали обещания, месяц или два эти обещания выполняли, а потом уходили. Особенно безнадёжно обстояло дело с молодыми женщинами. Они не вступали даже в местные отделения церковных лиг, организованные специально для них (Дороти была ответственным секретарём трех из таких лиг, да еще старостой в «Наставнике девиц».) В «Группе надежды» и «Брачном союзе» практически не было постоянных членов, а «Союз матерей» держался только за счёт швейных вечеринок, привлекавших сплетнями и неограниченным количеством крепкого чая. Да, это был безнадёжный труд, настолько безнадёжный, что временами все усилия могли бы показаться тщетными, могли бы… если б не было известно, кому служит тщета, – это изощреннейшее оружие в руках дьявола. Дороти постучалась в перекошенную дверь Пайтеров, из-под которой сочился грустный запах вареной капусты и помоев. Благодаря многолетнему опыту Дороти не только знала, но и могла предсказать заранее неповторимый запах каждого дома в округе. Были здесь и в высшей степени исключительные запахи. Например, тот соленый, звериный запах, что обитал в доме старого мистера Томса, бывшего книжного торговца, который целый день пролеживал в кровати, в своей затемнённой комнате. Только длинный, запылившийся нос, да очки с толстыми линзами торчали из-под некоего мехового покрывала огромного размера и богатейших расцветок. Но стоило положить вам руку на меховое покрывало, как оно распадалось, мгновенно разлеталось на многие кусочки и разбегалось в разные стороны. Состояло оно исключительно из кошек… точнее, из двадцати четырёх кошек. Мистер Томс, как он обычно это объяснял, обнаружил, что «они не дают ему замерзнуть». Почти в каждом доме был общий, характерный запах – старых пальто и помоев, но на него накладывались ещё и другие, индивидуальные запахи, как то: запах сточных вод, запах капусты, детские запахи, сильный, похожий на вонючий бекон, затхлый запах пропитанных потом рабочих штанов.

Миссис Пайтер открыла дверь, неизбежно застревающую из-за перекоса дверной коробки, а потом, когда удается все-таки её развернуть, сотрясающую весь дом. Это была большая сутулая серая женщина, с редкими седыми волосами, в висящем мешком фартуке и шаркающих матерчатых шлепанцах.

– Никак это мисс Дороти, – проговорила она монотонным, безжизненным голосом, который, однако, нельзя было назвать недружелюбным.