Дочь того самого Джойса

У меня в голове так зашумело, что я всерьез испугалась, что оглохну. Слова Беккета, слова мамы, теперь еще и слова Стеллы – все смешалось, перепуталось, все жужжало, как потревоженный рой.

– Кто? – хрипло спросила я.

Стелла присела рядом со мной на диван. Еще раз глубоко вздохнула. И наконец призналась:

– Его кузина. Вот почему он то и дело ездил погостить у дяди с тетей в Германии. Мне жаль, Лючия, но я думаю, тебе все же следует об этом знать. Мистер Макгриви считает, что сейчас между ними уже все кончено, но он не знает наверняка, потому что Беккет никогда не поднимает эту тему. Мистер Макгриви говорит, она написала ему миллион писем, не меньше. Тогда он догадался, что дело здесь не просто в дружеских отношениях.

– Это не может быть правдой. Это неправда! Мистер Макгриви ошибся! – Я вдруг вспомнила те письма под кроватью Беккета. Пачки писем, аккуратно перевязанные веревочками.

– Не думаю, Лючия, – очень мягко сказала Стелла.

Я закрыла голову руками и прикусила губу, чтобы не разрыдаться. К такому повороту событий я была совсем не готова. Как можно быть такой дурой! Я выставила себя на посмешище перед всем Парижем. Пока город сплетничал о нашей помолвке, Беккет был влюблен в свою кузину! Как же это случилось? И все же… И все же я до конца не верила, что ошибалась буквально во всем. Я не могла забыть нежную привязанность Беккета, то, как он смотрел на меня, прикасался ко мне, целовал меня. И его подарок – книгу Данте, и то, как его руки тянулись к моим, как только возникала возможность. Не могла забыть тяжесть его тела, его губы на моей шее, его дрожащий голос, когда он говорил, что я красива. Нет, меня обманули и предали, и я не позволю Стелле думать, что все было иначе.

– Мне плевать! Он подонок! Проклятый двуличный подонок! – закричала я. Передо мной стояло шокированное лицо Стеллы. Я услышала торопливое цоканье маминых каблуков – она спешила по коридору к гостиной.

– Я надеюсь, ты не накручиваешь себя снова, Лючия? – Мама внимательно оглядела мое лицо, левый глаз и скошенную радужку. – Тебе надо успокоиться. – Она повернулась к Стелле: – Как хорошо, что вы зашли, Стелла. Лючия никуда не выходила уже много дней. Так Париж совсем забудет, что она существует.

– Может, в самом деле куда-нибудь сходим на следующей неделе, Лючия? Если тебе не хочется в Лувр, пойдем в другое место. Возможно, посмотрим маленькие галереи, – неуверенно и осторожно предложила Стелла. Не спросит ли она сейчас, должна ли она это делать, потому что дала баббо обещание рассказать мне об истории изобразительного искусства, подумала я. Но прежде чем я что-то ответила, вмешалась мама:

– Да, Стелла, Лючия с удовольствием выберется с тобой из этой квартиры. Именно это ей сейчас и нужно. И еще ей надо с кем-то познакомиться. Завести новых друзей. Не писателей. Не ирландцев. Не умников. Просто нормальных друзей. Вот что я себе постоянно говорю. Ей нужны нормальные люди. Может быть, вы попросите Киттен? У нее много знакомых джентльменов.

Глава 17

Сентябрь 1930 года

Париж

Я проснулась, тяжело дыша. Во сне я сильно вспотела. Несколько секунд мне казалось, что я все еще стою на сцене. Я слышала громкие аплодисменты и чувствовала одновременно прилив восторга и облегчение, как это обычно бывало после выступления. Некоторое время я купалась в славе, как толстая ящерица в лучах солнца. Я широко улыбалась и делала реверансы, выискивая в темном море лиц, расстилавшемся передо мной, баббо, Джорджо и Беккета.

Лишь открыв глаза и увидев свет, неохотно пробивающийся сквозь ставни, я осознала, что лежу в своей постели, в спальне на Робьяк-сквер, что на сцене я не появлялась уже больше года и не танцевала уже несколько недель. И кислый запах, забивавший мне ноздри, напомнил, что Беккет ушел из моей жизни, Джорджо тоже ушел, а баббо настолько погрузился в книгу, над которой работал, что и его, в сущности, не было рядом.